Идет зеленый шум (сборник) - Алексей Смирнов

– Все! – воскликнул Неокесарийский и сделал руками замысловатое дирижерское движение. – Остались вы, Александр Терентьевич. Я чувствую печенкой, что в дате вашего рождения есть что-то особенное. Возможно, вы родились в один из спорных декабрьских дней, которые относят к до сих пор официально не утвержденному знаку Змееносца? Я угадал?

– М-м, – промычал Клятов непонимающе. Он усваивал очередную порцию спиртного и не сразу смекнул, что к нему обращаются. Неокесарийский повторил вопрос. Александр Терентьевич подумал и ответил:

– Не, я не декабрьский. Я, по-моему, тоже Рыба.

– Рыба? – огорчился Дмитрий Нилович. – Очень жаль. То есть я хочу сказать, что это замечательный знак, но просто теперь у нас целых две Рыбы… впрочем, это показательно! Ведь месяц март определяется знаком, который существует во множественном числе! Рыб и должно быть хотя бы две, никак не одна! Так что все в полном порядке, Александр Терентьевич!

– Да я не мартовский, – пробурчал на это Клятов и почему-то полез за пазуху за паспортом, как будто бы ему не поверили без документов. – Я родился двадцать девятого февраля, в високосный год. Меня по три года вообще, так-скать, не бывает…

Наступившее минутное молчание сменилось громом аплодисментов и восторженными возгласами, среди которых особенно ясно звучали партии Рака, Стрельца и Водолея. После начали горланить «Гори-гори ясно», «Зеленый Шум» и про медведя в валежнике. Александр Терентьевич, уже смирившийся со всем и плюнувший на все, пил и ел, покуда хватало сил. А когда истощились силы, свалился под стол, и заботливые руки приняли его отравленное тело и снесли в каморку, на матрац, подобно вещи, которую ставят на место после того, как попользуются.

Ночью его посетила Юля.

8

– Привет, – сказала Юля.

– Привет, – пробормотал Александр Терентьевич.

Он спал, он знал это точно.

Он находился в незнакомом дворике, на лавочке. Перед ним шумел богатырский тополь, на нижней ветке которого сидела, свесив босые ноги, Юля. Она была одета в полупрозрачный наряд зеленого цвета и незнакомого фасона.

– Не бойся, ты спишь, – Юля улыбнулась и шмыгнула носом.

– А чего мне бояться? – настороженно отозвался Александр Терентьевич.

– Ну, мало ли! – Юля пожала плечами. – Вдруг решишь, что я к тебе приставать буду.

– С чего мне так решать?

– Фа-фа-фа! – та закатила глаза, и бессмысленная реплика получилась отвратительно пошлой. – А я ведь могу!

С этими словами Юля внезапно спрыгнула с ветки и оказалась у самых ног Клятова. Александр Терентьевич успел осознать, что во сне он стоит по стойке «смирно», одетый как всегда – в то же, в чем лег.

Он испытал сильнейшее в жизни желание – забытое чувство, которое, как он ошибочно полагал, умерло несколько лет тому назад. Но он не мог пошевелить и пальцем: стоял и в глупейшем безмолвии пялился на проворное существо, которое подобралось вплотную и деловито шарило в его ширинке.

– Во сне – это ладно, – брякнул Клятов, озабоченный близким разрушением молодой семьи.

– Угу, – кивнула Юля, расстегнула последнюю застежку, и брюки свалились на… землю? Нет, под ногами была не земля, там не было вообще ничего. – Сейчас, мой маленький, Игорь подойдет. Вот увидишь, как славно получится.

Александр Терентьевич хотел спросить, зачем нужно подходить Игорю, но язык отказался ему повиноваться. Он заглянул вниз и в ужасе уставился в раскрытый Юлин рот – там не было зубов, зиял лишь страшный черный провал, откуда вдруг потянуло адским смрадом.

– Нос зажми, если не нравится, – посоветовала Юля. – У всех суккубов плохо пахнет изо рта – я потому и не целуюсь. А ему, – она кивнула на то, что вывалилось из брюк Александра Терентьевича, – ему без разницы. Вот с Игорем придется потерпеть…

– Почему? – спросил Клятов.

– Так он же инкуб, а не суккуб, – удивилась Юля. – Он только женщинам глянется. А ты, может статься, увидишь его, как он есть.

– Раз я не женщина, то зачем ему приходить? – спрашивая, Александр Терентьевич медленно отступал. Он уже на целых два шага удалился от беззубой пасти.

– Дареному коню! – хохотнула Юля. – Может, к нам бабу вселили? Можно и баб поискать, но берем, где поближе. На безрыбье…

С нее поползли мелкие насекомые.

Клятов сделал еще шаг, и очутился в комнате Чаусова. Никаких книг, вопреки утверждениям Неокесарийского, в ней не было. Висели шкуры и потемневшие от времени сабли; хозяин в парче и шелках сидел, развалясь, на антикварного вида диване.

– За подснежниками, деточка? – прошамкал он участливо и тут же засмеялся. – За ними – к братцу Апрелю. А я, сударь мой, Март!

– Что здесь происходит? – зубы у Александра Терентьевича застучали. Между прочим, он снова был полностью одет.

– Это ты скоро узнаешь, – успокоил его Чаусов. – Я тебе книжку дам почитать. Про друидов. Ты ведь любишь читать книжки? Ну вот.

– Какие друиды? – Клятов, против воли, сорвался на крик. – Что это за идиотский театр?

– Ух ты! – Чаусов вскочил и моментально переместился поближе к Александру Терентьевичу. – Не в твоем положении, сударь, голос повышать. Не в твоем! Потому что мы тебя до капли выдоим. Слыхал, что с прежним жильцом было?

Старик вцепился Александру Терентьевичу в щеки.

– Живым не выйдешь, – прохрипел он, утрачивая всяческий контроль над темными чувствами. – Думаешь, так уж это приятно – изо дня в день с древесами?

Клятов рванулся и попробовал перекреститься.

– Не поможет! – радостно закричал Чаусов, но помогло. Возможно, вовсе не крестное знамение, поскольку Александр Терентьевич не успел довершить его до конца. Возможно, вмешалась какая-то другая сила – так или иначе, Клятов проснулся и обратил выпученные глаза к потолку, плохо различимому в ночном мраке. Сердце отчаянно билось нескладно, с устрашающими паузами.

9

Несчастье помогло. Александр Терентьевич Клятов проснулся.

До сих пор его терзали призрачные, надуманные страхи – светлую тему Эриксона, Фрейда и «того, что позади», он выкинул из головы, – надеясь, что навсегда.

По одной единственной причине: страх, который завладел его существом, не имел ничего общего с фантазиями. Клятов ни на секунду не усомнился в абсолютной реальности недавнего сна – более того, он точно знал, что это никакой не сон, это естественное (с позволения сказать) событие, с которым нужно жить.

«Саша, успокойся, – сказал он себе. – Теперь все завершилось. Ты наконец-то попал. Теперь ты должен думать. Для этого придется перестать пить, и ты перестанешь. Ты будешь думать. Ты столкнулся с какой-то гнусью, которую необходимо извести. Ты же врач, ты забыл? Ты ученый. Ты все позабыл, мать твою так. Но пора просыпаться».

Сначала книги. Читал ли он когда-либо в прошлом о подобных вещах? Да, кое-что было. К сожалению, все, что Александр Терентьевич читал на эту тему, было литературой либо пространно-отстраненного, либо информативно-познавательного толка. Нигде не содержалось прямых указаний на то, как следует вести себя при реальном столкновении с предметом описаний. Но все-таки он попытался внести ясность. "Друиды. Кто они такие? Какие-то древесные духи. При чем здесь Зодиак? подснежники? Что дальше? Инкубы и суккубы? Какое они имеют отношение к Зодиаку и, главное, к коммуналке, в которой он отныне вынужден доживать свой век? Черт подери, почему же они так обрадовались? Почему такой прием?» Александр Терентьевич вспомнил, как несколько лет тому назад прочел в газете фантастический рассказ про запойного алкоголика, которого мафиозная квартирная сеть взяла, можно сказать, на ставку и подселяла в коммуналки, не желавшие расселяться. Он, вселившись, пил, дебоширил, и все уезжали… пока несчастный не нарвался на квартиру вампиров. Но тут – тут все было иначе. Ему обрадовались, его приняли с невозможными почестями – почему? Так, отложим. Начнем с начала. Чему они обрадовались – новому жильцу? Нет. Они обрадовались алкоголику, и не однажды это подчеркнули. Андреев говорил про восприимчивость – может быть, разгадка в этом? Очень может быть. Да, с этого все началось – с понятия восприимчивости. Человек, приведя себя в известное состояние, начинает воспринимать явления, недоступные прочим. Но какая им в этом корысть? Очень понятная: им не хватает контакта, живой «отдачи», «подпитки», как выражаются телевизионные лидеры. Они изголодались, они питаются его «отрицательно заряженной аурой» (Александр Терентьевич не знал, насколько согласуется подобное предположение с желанием служить науке). Им безразличен его пол, они накинутся на него, не разбирая, что есть у него в штанах, а чего нету…

Здесь Александр Терентьевич остановился. Выпитые стаканы исправно уводили его в долину безответных кошмаров – вернуться! Вернуться любой ценой, встать двумя ногами на твердую землю… о ком это было? Верно, о Солодовниковой, никуда не деться… но есть же какой-то выход?