Смех Again - Олег Гладов

— Можно ещё вопрос?

— Можно. Даже не один.

В двух чашках пакетики с чаем ждут кипятка. Нюра присаживается на краешек стула по ту сторону стола. Какое-то время молчит. Потом:

— У тебя шрамы на груди и на спине. Откуда?

Чайник выражает своё недовольство чуть громче.

— Меня хотели убить. Далеко отсюда, в большом городе. Убили, но не до конца. А моих друзей смогли.

Чайник начинает свистеть. Нюра встаёт, разливает кипяток по чашкам. Бросает в каждую по два кубика рафинада. Стоя спиной, спрашивает:

— За что?

— Думаю за то, что мы умели делать.

Нюра ставит чашки на стол. Снова занимает своё место напротив.

— А что вы умели делать?

Краткое молчание.

— Возьми свою чашку, Анна.

Взяла.

— Размешай сахар.

Размешала.

— Сколько кубиков ты положила?

— Два.

— Попробуй свой чай.

Отхлебнула.

— Ну?

Ещё раз отхлебнула:

— Он не сладкий…

Краткое молчание.

— А теперь помешай ложкой по часовой стрелке.

Ложка, стукаясь о стенки, совершила пять полных оборотов.

— Пробуй свой чай.

Попробовала.

— А сейчас?

— Сладкий. Очень.

— Теперь против часовой.

Ложка совершает обратное путешествие: пять, четыре, три, два, один.

— Пробуй.

Осторожно отхлебнула.

Смотрит, не мигая, с противоположного края.

— За это тебя хотели убить?

— Что с твоим чаем?

— Он солёный…

Отодвинула чашку от себя. Так ни разу и не мигнула.

— Это мелочь. Как бы фокус. Как бы. Не бойся. Пей свой чай. Он нормальный.

— Я лучше шоколад поем…

Шуршит обёртка. Хрустит на зубах шоколад. Потом:

— Все твои друзья так умели?

— Они много чего умели. Я же говорю — это мелочь. Фокус. Как бы фокус… У каждого был свой талант. Один из них, когда ему было двенадцать лет, сбил на спор «Челленджер»… Такой летательный аппарат… Это было давно… Его звали Аэро.

— А твой талант в чём?

Молчание. Тарелки уже почти перестали ронять капли.

— В том, чтобы не смеяться попусту. Иначе может кое-что произойти.

— Ты даже улыбаешься редко.

— Стараюсь.

Молчание. Невидимое золото.

— А зачем ты приехал сюда?

— Искал.

— Кого?

— Оставшихся.

— А они здесь? В этом городе?

— Я на это надеялся. Но их здесь нет.

Их нет нигде.

Ни в одном из городов.

Ни по одному из телефонных номеров, сохранившихся в потрёпанном блокноте памяти.

Все названия и цифры вычеркнуты. Замазаны чернилами.

— Что ты будешь делать теперь?

Та, которая называла себя Скво, однажды сказала: если у тебя вдруг вырастет третье ухо на голове — есть несколько путей.

Первый — сразу ампутировать это ухо, пока никто его не увидел. И никогда не узнать, зачем оно выросло и почему.

Второй — оставить всё как есть и до конца жизни торчать в цирке, ужасая или веселя публику.

Третий — создать свой цирк. Где все продолжают жить, не замечая, что огромной толпой бродят по кругу. По арене в лучах прожекторов. А во тьме, на зрительских местах, — ты.

Не торопись отрезать третье ухо. Вдруг оно не лишнее? Вдруг услышишь им то, что никто никогда не слышал?

Свой Цирк. Он у нас был. Улыбаться и смеяться без причины в нём нельзя.

— Я не понимаю…

Нюра опустила ложку в стакан и медленно помешивает почти остывший чай: пять раз по часовой стрелке. Пять раз против. И опять по часовой.

— И не нужно понимать.

Против часовой: пять, четыре, три, два, один.

— А я хочу.

— Значит, поймёшь. Потом. Вопросы кончились?

— Один ещё можно?

— Можно. Последний.

Ложка остановилась.

— Как тебя называли твои друзья?

Имя. Пылинка. Цифра в статистическом отчёте.

— А ты ещё не поняла?

— Поняла. Можно я тебя так буду называть?

Пауза.

— Можно.

Улыбка на её лице:

— Хочешь ещё чаю (++++)?

Окси & Fuck & Death Part 1

Я не совсем уж бестолочь и знаю примерный курс анатомии. В пределах школьной программы и трешевых ужастиков. Я знаю: у всех нас более или менее одинаковый скелет. Скелет, на который как-то там хитро крепятся мышцы с одними и теми же названиями. Ну, там, бицепс, трицепс, квадрицепс… неважно, короче. Главное, мы все одинаковые. Мужчины и женщины. Женщины и мужчины. Мы все — мясо и кости. Кости и мясо. Ок?

Теперь так. Отсекаем Африку, Штаты, Австралию и Англию с прочая. И Европу на всякий случай. Ну ладно, и Азию тоже. Ок?

Теперь так. Статистика говорит, что все мы — Большинство. То есть из Большинства же выводится этот самый «средний» фактор? В смысле, когда диктор по TV говорит: «в среднем по статистике на одного мужчину приходится…» или «в среднем одна женщина за свою жизнь…», или «в среднем количество книг, прочитанных человеком…» — это означает, что статистики взяли какую-то достаточно многочисленную, в чём-то одинаковую группу людей и вывели «средний» показатель. Группу людей, рождённую и воспитанную в одной географической плоскости. С похожими климатическими условиями. С примерно одинаковым рационом питания. С одним и тем же количеством часов для физических упражнений в детсаде, школе, техникуме, ВУЗе. Так ведь? На этом же базируется Статистика?

А теперь объясните мне: откуда при одинаковых условиях жизни, одинаковых температурном режиме и питании, при одинаковом скелете и абсолютно одинаковых мышцах появляется ЭТО.

Геометрически Правильная,

Безукоризненная,

Созданная по чертежу Господа Бога и Матушки Природы

Красивая женская ПОПА.

Вы понимаете, о чём я?

Не о «Неплохой», «Ничего так» или «Клёвой».

О ПОПЕ с большой буквы.

О Член-Стоит-Башка-Не-Работает-Руки-Тянутся ПОПЕ.

О Роллс-Ройсах и Каддилаках среди женских ПОП.

О ПОПАХ настолько идеальных, что они могут существовать отдельно от хозяек. Улыбаться и кокетничать. Открыть свой счёт в банке и баллотироваться в президенты.

Понимаете, о чём я?

ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж

Я делал татуировки на шеях и животах. На спинах и предплечьях. Я татуировал уши, бёдра, бицепсы и лодыжки. Я видел туеву хучу женских гладко выбритых лобков, клёвых сисек и просто офигенных задниц.

ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж

Но такой Красивенной Женской Попы — никогда. Не видел. Не трогал. Не татуировал.

ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж

Я вообще-то работаю в перчатках. Но сегодня я их не надел. Надо же такое попробовать на ощупь, хе-хе…

— Не больно?

— Не-а… Даже прикольно.