Экспертиза любви - Ирина Степановская

Он быстро отстукал пару-тройку вежливых ответов. Развернулся на своем вертящемся дерматиновом кресле к окну. Душно. Уже почти ночь. Серой пыльцой, будто моль, пыль въелась в подоконник. Надо все-таки хоть иногда делать уборку.

Саша вздохнул и снова вернулся к компу. Какой там у них профессиональный сайт? Судебная медицина точка ру?

Откроем эту «ру». От постучал по клавишам. Что сегодня актуальное? Ну ясно, опять… Опять бесконечно обсуждают «давность». Давность кровоподтеков, давность наступления смерти, давность повреждений. Никто не спорит, вопрос о давности очень важный. Такой же важный, как и «прижизненность». Эти две страшилки следователи всегда выпускают в постановлениях на экспертизу на первый план, когда пишут свои вопросы эксперту для разрешения. «Были ли указанные повреждения нанесены при жизни потерпевшего или после наступления смерти?» «Если повреждения являются прижизненными, то какова их давность. Указать — секунды, минуты, часы, сутки до наступления смерти». Над этими секундами эксперты всегда хохочут до колик в животе. Особенно когда смотрят фильмы, в которых расследуются убийства. Часто показывают, как врач с важным видом выходит и объявляет: «Смерть наступила в двенадцать часов сорок восемь минут!» При том, что труп найден в болоте, где он пролежал неделю или месяц. Или еще смешнее: «Выстрел был произведен 24 сентября в семнадцать часов тридцать восемь минут». И никто не видел, не слышал, кто стрелял, когда, откуда, а у полицейского и эксперта есть только чья-то случайно найденная, простреленная и отделенная от тела голова. И совсем уже можно биться в истерике от такого заключения: «Миссис Симонс скончалась через тринадцать минут после того, как выпила яд». Тело миссис Симонс найдено в запертой изнутри комнате, и ни один свидетель вообще не видел, когда и что она пила. И все думают, что эксперты волшебники, которые все могут узнать. Или посланцы Божии, которым Господь открывает свои тайны.

Саша усмехнулся, вспомнив, что у них в комнате экспертов есть журнал, где эксперты записывают подобные ляпы. Ни для какого-то там дела, а просто, чтобы потом утром после дежурства поржать. Телевизор-то смотрят в основном на дежурствах, хотя работает он у них в комнате целый день. Ну не все, конечно, записывают. В основном в этом упражняется Витька Извеков. Да еще Хачек тоже придет иногда с утра, встанет посреди комнаты и выдаст эдакий перл. И смотрит — оценил народ или нет. Сам Саша на дежурствах, когда есть время, в основном в Интернете пасется. Или с девушками болтает. От лаборанток просто отбоя нет.

Игорь Владимирович Соболевский, тот книжки читает. Ему уже далеко за сорок. Ближе к пятидесяти. Он, конечно, выглядит гораздо моложе, видимо, следит за собой, но о возрасте человека теперь судят не по морщинкам впереди козелка[2], и не по зубам — как это принято в судебной медицине, а по отношению к Интернету, к айфону, к айпаду. Саша никогда не видел, чтобы Соболевский пользовался Интернетом. Айфон у Соболевского есть, но это скорее для пижонства. У него что айфон, что дешевый «Самсунг», купленный в ларьке, — все одно. Соболевский им пользуется исключительно как обычным домашним телефоном. Зато Игорь Владимирович читает по-французски. И вообще, два раза в год ездит туда — весной в Париж, а осенью в Ниццу. Балдеет там по-своему. Говорят, у него то ли бабушка, то ли прабабушка была дочкой губернатора. Не нынешнего. Еще дореволюционного. Но это, может быть, и враки. Соболевский одним из первых в их городе стал носить черный шарф на французский манер — оба конца в петлю и поверх пиджака. Витька Извеков острил, что при таком шарфе легче легкого получить механическую асфиксию — р-раз за концы! И готово. Правда, когда Хачмамедов Витьке в телевизоре показал, что точно такой же шарф носит Йоги Лев — тренер немецкой сборной по футболу, выигравший в тот год чемпионат мира, Витька заткнулся.

И еще у них в отделении Вячеслав Дмитрич. Тот вообще уже старый. Ему за семьдесят. Вячеслав Дмитрич на дежурствах, если есть время, ремонтирует часы. Ему их носят со всего города. Чем старше экземпляр, тем ему интереснее. Однажды кто-то притащил ему «Брегет» еще на цепочке. Так он с этим «Брегетом» возился месяц, чуть слюни от удовольствия не пускал. Починил-таки в конце концов. Жаль, что сейчас Вячеслав Дмитрич в отпуске. Саша бы его позвал на свою секцию. Вячеслав Дмитрич добрый — ему уже не надо бороться ни за свое реноме, ни за место под солнцем. Он в судебную медицину пришел еще в начале шестидесятых. И все мыслимые врачебные регалии у него уже есть — и высшая категория, и отличник здравоохранения, а самое главное — он добрый. Вячеслав Дмитрич всегда подскажет в трудном случае, даст хороший совет. И к Саше Вячеслав Дмитрич относится хорошо, несмотря на то что в свое время они с отцом конкурентами были. Оба претендовали на то, чтобы стать начальниками. Но поставили отца, а Вячеслав Дмитрич спорить не стал. И никогда, насколько Саша знал, Вячеслав Дмитрич отца не подсиживал. Чего Саша не мог сказать о Хачеке. Слухи разные до него доходили. Но когда отец сам из начальников и из Бюро ушел, Хачека на его место все равно не поставили. Вызвали совсем какого-то невнятного дядьку по фамилии Антонов. Тот в танатологическое отделение вообще не спускается. Руководит из своего кабинета на втором этаже. И все больше ездит по начальству. Говорят, из областного министерства здравоохранения его калачом не выманить. Так целыми днями там и сидит. Слухи ходят, что в Бюро Антонову не нравится, и он просит перевести его в какое-нибудь более удобное административное кресло. А то все убийства, да изнасилования, да случайные смерти — такое расстройство! Вот и караулит Антонов теплое сиденье в министерстве. Но это только слухи. Саша Антонова видит, как и все, в основном раз в неделю на внутренних совещаниях. На них Антон — так его зовут между собой эксперты — сидит молча, как мумия. Только глазами в разные стороны вертит — кто что скажет. Ну а говорит в основном Хачек. И иногда Вячеслав Дмитрич. Витька молчит. Соболевский тоже молчит, только иронически улыбается по поводу и без повода. Ну а он, Саша, самый молодой. Ему слова пока не дают.

Саша потер глаза, поводил затекшей шеей. Ну прямо как Хачек! Так он и предполагал, что сегодняшняя дискуссия в Интернете по поводу давности окончилась, как всегда, ничем. Кто-то выложил данные спектрального анализа по исследованию кровоподтеков — наверное, обкатывает свою диссертацию. Как всегда — масса критики, очень неконструктивной. Но есть и несколько справедливых реплик и пара умных вопросов. Саша вздохнул. Пора спать. Он завтра к тому же дежурит. Кто его знает, какое завтра будет дежурство? Может быть все спокойно, но бывает, что за ночь наколесишь по городу так, что потом весь день башка трещит. А Саша работает на две ставки. Это в экспертизе разрешено, но, значит, после дежурства потом еще вскрывать и вскрывать… Ладно хоть Хачек часы не заставляет до копейки отсиживать. Вскрыл, оформил, протокол написал — свободен. Но иногда работы бывает столько, что не только раньше не уйдешь — пашешь до ночи. Особенно когда следователь вопросов наставит целую тьму. Вот и завтра наверняка постановление на экспертизу по факту смерти этого Сергеева как привезет… Мало не покажется. Саша выключил свой ноутбук и пошел в ванную. Отец сидел перед телевизором, свесив голову на подбородок, и спал. Сдал отец все-таки сильно.

— Батя, не пора тебе в койку?

— Нет, я еще посижу, — встряхнулся отец. — Ты сам ложись.

— Спокойной ночи.

Отец переключил программу, а Саша встал под душ с мыслью, что послезавтра нужно заехать к матери и все-таки отвезти ей картошку.

3

Да, не так уж близко оказалось ехать до кафедры от Лениного дома. Сначала пешком минут семь до остановки нужного троллейбуса, потом сорок минут ждать, пока этот неповоротливый двурогий параллелепипед на колесах медленно обогнет совершенно ненужные Лене улочки и переулки и будет медленно спускаться в район, который в городе называется «Тополя». Когда-то лет триста назад эта местность была поймой реки. Теперь «Тополя» — это неухоженная роща из огромных, неохватных одной парой рук тополей и всякого более хилого подлеска: осинок, рябинок, боярышника. Еще до революции в самой середине «Тополей» стояло красное кирпичное здание единственного на тысячи километров вокруг лепрозория. Здание это было одновременно больницей и богадельней, возведенной на деньги по подписке богатого купечества. Недалеко от него скучала аккуратная, тоже красная и кирпичная церковь, а дальше, совсем уж к нежилому краю города, — больничное кладбище. После революции лепра на этих территориях была побеждена. Здание осталось пустовать, церковь заколотили, кладбище сровняли с землей. Но разрастающийся город все-таки обходил стороной этот тополиный лес. Обходил до тех пор, пока у людей не стали стираться в памяти лица больных, подходивших к высокому старому забору для того, чтобы через щели просить хлеб. Уже лет пятьдесят на месте бывшего кладбища располагается троллейбусный парк, и плакаты с изображениями зайчиков и лисят, пересекающих трамвайные пути (которых в городе никогда не было), глумливо веселят пассажиров, садящихся в троллейбус на конечной остановке.