Космический маразм - Сергей Бушов

– Ясоний, сколько можно сидеть? Подходите, отвечайте.

Я хотел возразить, но понял, что это ничему уже не поможет, и смиренно поплёлся по ступеням вниз. В помещении сильно штормило, и стены скрипели от качки. Я унял дрожь в коленях и опустился на стул.

– Что-то плохо вы, Владимир, на лекции ходили, – сказал профессор. – Болеете часто?

– Э… Как когда, – ответил я, при этом силясь вспомнить имя и отчество профессора Тургенева.

– Ну ладно, давайте. Рассказывайте первый вопрос.

Я начал рассказывать. Профессор вяло кивал, и у меня сложилось впечатление, что он едва не засыпает. Внезапно он остановил меня:

– Ну, хорошо, достаточно. Что там по второму вопросу?

– Эргодичность.

– Хорошо. Какое преобразование называется эргодическим?

В моей голове начался истерический мыслительный процесс. Если есть преобразование, то оно что-то во что-то преобразует. Что-то – значит, множество. То есть одно множество в другое.

– Э… Ну, это такое преобразование, которое, во-первых, преобразует множество…

– Так-так… Какое множество?

«О Боже, – подумал я. – Какие вообще бывают множества?»

– Интер… Инвариантное? – сам не знаю, из каких глубин моего сознания выплыло это слово.

– Хорошо. Только начните сначала. Определите инвариантное множество, про меру нужно какие-то слова сказать…

Он явно хотел мне помочь. Но это было бесполезно.

– Множество называется инвариантным, если преобразование «тэ»…

– На чем действует преобразование?

– На вероятностном пространстве.

– Хорошо. Что такое вероятностное пространство?

И пошло-поехало. Я не понимал, что происходит. Он задавал мне вопросы один за другим, не давая ответить. Я путался, говорил какие-то слова, смысла которых не понимал, и, наконец, услышал:

– Ну, хорошо. Чувствую, что читали, но даже не знаю, что вам ставить. Как-то всё у вас неуверенно. Последний вопрос. Чему равна вероятность неизбежного события?

– Нулю! – с облегчением выпалил я, обрадовавшись простому вопросу.

Профессор уставился на меня, не моргая.

– Как? Чему?

– Нулю… – пробормотал я. – Если оно неизбежно, нет у него никакой вероятности…

Профессор хрюкнул, покраснел, размашисто черкнул что-то в зачётке и сунул её мне.

– А может, «пи»? – спросил он, не скрывая злобы. – Может, бесконечности?

– Может… – кивнул я.

– ЕДИНИЦЕ, молодой человек. Зарубите себе на носу! ЕДИНИЦЕ! До свидания, – сказал он, уже успокаиваясь.

Я встал. Кровь отлила от головы, в глазах потемнело. До выхода из аудитории добрался почти на ощупь, затем лестница, солнечный свет, свежий воздух…

– Ничего. Не я первый, не я последний. Сдам осенью. Впереди ещё целое лето. Куча времени, за которое можно как-нибудь умудриться выучить эти тридцать восемь билетов, а если надо, то и семьсот шестьдесят один. Ничего. Всё в порядке, – от разговора с самим собой меня отвлекла полненькая кореянка, которая на выходе из университета попыталась всучить мне брошюрку «Как правильно верить в Бога». Я отшвырнул книжечку в сторону и по перепуганному лицу миссионерши понял, что сделал это чересчур злобно. Нервы… Я взял себя в руки и зашагал прочь.

Автобус уносил меня от каменного многоэтажного склепа, набитого прогнившей древесиной, и я постепенно приходил в себя. Два с лишним месяца начинали казаться достаточным сроком для подготовки к последней пересдаче. Кроме того, теперь я хоть немного представлял себе, что такое эргодичность, да и в целом теория вероятностей уже не выглядела страшной бредятиной.

В конце концов, каждый человек находится в вероятностном пространстве и сам является своим математическим ожиданием. Но, кроме того, у него имеется некоторое среднеквадратичное отклонение, поэтому человек постоянно колеблется вокруг себя, будучи флуктуацией пространственно-временного континуума.

Добравшись до дома, я залез в холодильник, нашёл там кусок чёрствого хлеба, съел, запил водой из-под крана и, доплетясь до неубранной постели, свалился спать.

Разбудило меня яркое тёплое солнышко, бьющее прямо в окно. Я сел на кровати и понял, что об экзамене уже можно не думать. Меня ждали два с лишним месяца беззаботной жизни. Хотелось: поиграть в кучу компьютерных игр, прочитать пару десятков книжек, усовершенствовать свой английский, а заодно поизучать французский и итальянский, посмотреть в десятый раз «Звёздные войны», убраться в квартире, постирать все носки, попрограммировать, погулять, порисовать чёртиков, послушать музыку, купить, наконец, соль, позвонить Тамаре, помыться, побриться, поесть, покататься на метро, узнать последние известия, написать письмо родителям, научиться печатать слепым десятипальцевым методом, собирать кубик Рубика, не дышать три минуты и ещё много чего. Короче, всем этим я и собирался сегодня заняться.

Включился компьютер, игра запустилась, и я взлетел с авианосца. Это подтверждала надпись на мониторе: «take off» – взлёт то бишь. Я опустил глаза в книгу и, пока автопилот выравнивал самолёт, прочитал пару абзацев «Звёздного десанта», краем глаза посматривая в раскрытый и лежащий рядом самоучитель французского. Телевизор тем временем демонстрировал магистра Йоду, который поднимал из болота увязший там космический корабль.

Ко мне спереди приближались две ракеты. Я накренился влево и сманеврировал, развернувшись перпендикулярно их курсу. «Поэтому не получается у тебя» – сказал Йода. Эль фэ дё ля жимнастик. Эль э маль а ля тет. Я уклонился от ракет, перевернул страницу самоучителя и отхлебнул кетчупа из бутылки. Динамики магнитолки извергали «I’m losing my favorite game», а мне пора было обстреливать радар. Жизнь начинала казаться не такой уж плохой, тем более что в ванной стирались носки, а завтра должен был начаться ещё один свободный день, ничуть не хуже сегодняшнего.

Миссия была выполнена, я возвращался на базу. Вив ля Франс!

* * *

«Ну вот», – скажет кое-кто из читателей. – «Шла нормальная глава, а тут вдруг, откуда ни возьмись, три козявки». И будет ждать объяснений. А я не мастер насчёт объяснений… Ой, нет, это не мои слова. В общем, начиная именно с этого момента, характер моего повествования несколько меняется, но если я начну вдаваться в подробности, то получится, что я опять же забегаю вперёд. Так что лучше я не буду ничего объяснять, а продолжу. В конце концов, захотелось мне козявок, вот и поставил, и ровно три штуки, потому что такая уж у меня прихоть, или, если хотите, авторское право.

Много говорят сейчас об авторских правах, законов разных напридумывали, а, на мой взгляд, у автора есть только одно неотъемлемое право – писать, что он хочет, и надеяться, что его поймут.

Итак… Ровно как и вчера, я нежился в уютной тёпленькой постели, под лёгким ласковым одеялом, а из окна снова светило летнее озорное солнце. И на мгновение я засомневался, новый ли это день, или я забыл пережить вчерашний.

Я сел в кровати и осмотрелся. Компьютерный стол, покрытый слоем нетронутой пыли и обшарпанный на углах, стенка с ровными рядами книг и старым лупоглазеньким телевизором,