Новеллы - Луиджи Пиранделло

Марастелла несколько раз утвердительно кивнула головой; но как только тетка Анто и обе ее подруги собрались уходить, она снова разразилась рыданиями, кинулась к матери и крепко обхватила ее за шею. Та с мягкой настойчивостью высвободилась из объятий дочери, в последний раз наказала ей всецело ввериться супругу и уповать на Бога, а затем удалилась вместе со своими спутницами, которые тоже утирали слезы.

Девушка замерла возле двери, которую мать, уходя, неплотно притворила; закрыв лицо руками, она старалась подавить рыдания; между тем от легкого дуновения ветерка дверь неслышно приоткрылась.

Сперва Марастелла, все еще закрывавшая лицо руками, этого не заметила; внезапно ей показалось — Бог знает почему, — будто в душе ее мгновенно воцарилась какая–то блаженная пустота, как это бывает во сне; издали доносился дрожащий, непрестанный стрекот кузнечиков, в комнату проникало пьянящее благоухание цветов. Она отняла руки от глаз и увидела, что кладбище залито ярким светом луны: он, казалось, околдовал землю — так неподвижно и отчетливо вырисовывались вокруг все предметы.

Дон Лизи Кирико приблизился, чтобы притворить дверь. И тогда Марастелла внезапно содрогнулась от ужаса; забившись в угол, она крикнула:

— Умоляю, не прикасайтесь ко мне!

Кирико, пораженный этим невольным взрывом отвращения, замер на месте.

— Да я ведь до тебя и не дотронулся, — пробормотал он. — Я хотел только дверь притворить.

— Нет, нет, — быстро проговорила Марастелла, стремясь удержать мужа подальше от себя. — Оставьте ее открытой. Я уже больше не боюсь!

— Как же нам теперь быть?.. — пролепетал дон Кирико, чувствуя, что у него опускаются руки.

Вокруг все было тихо. Сквозь полуоткрытую дверь доносилась лишь далекая песня крестьянина, беззаботно возвращавшегося домой, в деревню, при свете луны; снизу, с лугов, поднимался запах свежескошенного сена, особенно сильный в ночной прохладе.

— Если ты позволишь мне пройти, — сказал огорченный и глубоко униженный Кирико, — я запру калитку: она так и осталась открытой.

Марастелла все еще стояла в углу комнаты и даже не пошевелилась. Лизи Кирико медленно направился к ограде; он уже собрался было возвратиться, как вдруг увидел, что она бежит ему навстречу, как безумная.

— Где тут, где тут мой отец? Покажите мне! Где его могила?

— Ну что ж, ты права. Я тебя туда провожу, — ответил он глухо. — Каждый вечер, перед сном, я обхожу все кладбище. Ведь это моя обязанность. Нынче я этого не сделал из–за тебя. Пойдем. Фонарь не нужен. Нам будет светить небесный фонарь.

И они пошли по дорожкам, посыпанным гравием, среди зарослей цветущей лаванды.

Повсюду под лучами луны белели могилы богачей; а, железные кресты на могилах бедняков отбрасывали темные тени, и могло показаться, будто кресты эти лежат прямо на земле.

Еще отчетливее и яснее, чем прежде, с полей доносился дрожащий стрекот кузнечиков, и вдали неумолчно рокотало море.

— Вот здесь, — проговорил Кирико, указывая на невысокую скромную могилу, на которой был положен камень в память о несчастном случае и о трех людях — жертвах выполненного долга. — Здесь же лежит и Спарти, — прибавил он, видя, что Марастелла, рыдая, упала на колени перед могилой. — Ты поплачь тут... А я пойду чуть дальше, вон туда...

Луна невозмутимо взирала с небес на маленькое кладбище. И только она одна видела в ту чудесную апрельскую ночь две черные тени, черные тени на желтом гравии возле двух могил.

Дон Лизи Кирико, склонившись над могилой своей первой жены, плакал навзрыд:

— Нунциа, Нунциа, слышишь ли ты меня?!

ДЫМ (Перевод Л. Вершинина)

I

Как только рабочие серных копей, полумертвые от усталости, едва переводя дыхание, выбирались на поверхность, они сразу же искали глазами зеленый холм, замыкавший с запада широкую долину.

В самой долине, на засыпанной туфом, выжженной дымом и растрескавшейся земле, давно уже не росло ни травинки; повсюду чернели насыпи, напоминавшие огромные муравейники.

После долгих часов работы в кромешной тьме воспаленные, болевшие от дневного света глаза отдыхали, останавливаясь на зелени этого холма.

Тем, кто наполнял породой печи, следил за плавкой или трудился у ковшей, куда медленно стекала перегоревшая грязно–черная сера, при одном взгляде на далекий зеленый холм становилось легче дышать, легче переносить удушливый, едкий дым, вызывавший мучительные приступы кашля.

Сбросив с натруженных плеч мешки с серой, грузчики усаживались на них, чтобы перевести дух; с ног до головы они были перепачканы мокрой глиной, облепившей их, пока бедняги пробирались по галереям или карабкались из «ямы» по шаткой, подгнившей лестнице. Почесывая головы, смотрели грузчики на этот зеленый холм сквозь туманную пелену серных испарений, думали о сельской жизни, которая казалась им счастливой, безмятежной, а работа на свежем воздухе, под лучами солнца, — совсем нетрудной, и завидовали крестьянам.

— Вот счастливцы!

Для всех рабочих этот зеленый холм был страной Чудесной мечты. Оттуда привозили масло для шахтерских лампочек, лучи которых с трудом пробивали густую темень серных копей; оттуда привозили хлеб, черный и сытный, благодаря которому шахтеры только и могли держаться на ногах, работая с утра до ночи, словно волы. Наконец, оттуда получали они свою единственную отраду — вино, которое придавало им мужество и силу переносить проклятую жизнь. Да и можно ли назвать это жизнью: ведь там, под землей, они походили на сборище мертвецов!

Крестьяне же, глядя с холма на эту мертвую долину, даже плевались со злостью: «Тьфу!»

Там безраздельно владычествовал их заклятый враг: смертоносный дым.

И когда ветер приносил из долины отвратительный, удушливый запах перегоревшей серы, они глядели на деревья, словно желая защитить их, и вполголоса посылали проклятья этим сумасшедшим, которые упорно роют им, крестьянам, могилу и, опустошив долину, хотят теперь перекопать своими заступами их чудесные поля, понаставить всюду свои печи, точно завидуют уцелевшему зеленому острову.

В самом деле, упорно поговаривали, что и в толще холма должна быть сера. На это указывали известняковые гребни на вершине холма и выходы пород у подножия; горные инженеры неоднократно подтверждали правильность подобных догадок.

И хотя владельцев зеленого холма упорно соблазняли выгодой, они не только не соглашались сдать свою землю в аренду, но даже не поддавались искушению самим, ну хоть любопытства ради, легонько копнуть...

Плодоносные поля, залитые солнцем, — вот они, у всех перед глазами (конечно, случается иногда неурожайный год, но следующий — урожайный — все покрывает); серу же приходится искать вслепую, и горе тому, кто спустится в эту бездонную пропасть. Нет уж! Только безумцы могут бросить все и заняться таким ненадежным делом.

Эти доводы, которые владельцы зеленых участков не уставали повторять друг другу, звучали как своеобразная клятва сплоченно противостоять всяким соблазнам. Они знали, что, если уступит хоть один и на холме развернется добыча серы, пострадаю! все; раз уже начнется разрушение, то вскоре рядом вырастут другие адские печи, и за какие–нибудь несколько лет все деревья и кусты погибнут, отравленные дымом, а тогда прощайте, поля и луга!

II

Самому большому искушению подвергался дон Маттиа Скала, который владел маленьким участком, обсаженным великолепными оливковыми и миндальными деревьями, на склоне холма, где, к его неудовольствию, предполагались самые богатые залежи.

Многие инженеры из Королевского горного управления приезжали осматривать его участок и делали замеры. Скала встречал их, как встречает ревнивый муж врача, пришедшего к нему в дом осмотреть больную жену.

Захлопнуть дверь перед носом этих правительственных инженеров, являвшихся к нему по долгу службы, он, конечно, не мог. Зато он отводил душу на других посетителях, которые от. имени какого–нибудь богатого предпринимателя или акционерного общества предлагали ему сдать в аренду или продать свой участок.

— Черта лысого я вам продам! — кричал дон Маттиа. — Ни за что! Хоть бы вы предложили мне все сокровища Креза; хоть бы вы сказали: «Маттиа, копни ногой, как это делают куры, и ты найдешь столько серы, что станешь богаче самого, самого... короля Фаллари!» И не подумал бы копать, даю слово!

А если посетители продолжали настаивать, добавлял:

— Убирайтесь отсюда, не то я кликну собак!

Ему часто приходилось грозить собаками, потому что его участок выходил прямо на вьючную тропу, которая петляла вокруг холма. Тропа эта служила кратчайшим путем для рабочих серных копей, десятников и инженеров, постоянно сновавших между соседним городком и долиной. Инженерам, должно быть, нравилось поддразнивать его; хоть раз в неделю они непременно останавливались у ворот и, завидев дона Маттиа, спрашивали: