Химера - Джон Барт

- К этому восхитившему его примеру джинн добавил несколько других, нам неизвестных: в частности, великий эпос, называемый "Одиссея", герой которого возвращается домой после двадцати лет войн и скитаний, занимается любовью со своей верной женой и пересказывает ей в постели все свои приключения, пока боги все длят и длят для него ночь; другое произведение, именуемое "Декамерон", в котором десять галантных дам и господ, укрывшись в своих сельских домах от городской чумы, ублажают друг друга под конец каждого дня историями (кое-какие из них заимствованы у самой Шерри) как своеобразной подменой занятий любовью - искусная выдумка вполне под стать искусственной природе их крохотного общества. И конечно же, книга о самой Шерри, из которой, по его словам, он пересказывает нам истории, - на его взгляд, лучшая иллюстрация того, что отношение между рассказывающим и рассказываемым по своей природе эротично. Роль рассказчика, как ему кажется, безотносительно к его полу, по сути своей мужественна, слушателя или читателя - женственна, рассказ же является средством их совокупления.

- "Что делает меня противоестественной, - запротестовала Шерри. - Ты что, из тех пошляков, что считают писательниц непременно гомосексуальными?"

- "Вовсе нет, - заверил ее джинн. - Обычно вы с Шахрияром занимаетесь любовью в позиции номер один, после чего ты рассказываешь ему свою историю - любовникам ведь нравится на второй раз меняться местами". Ну а если серьезнее, он не намеревался утверждать, что "женственность" чтения является низшим или исполненным покорности состоянием: маяк, к примеру, пассивно шлет сигналы, а моряки активно трудятся, чтобы их получить и истолковать; такая пылкая женщина, как его любовница, по меньшей мере так же энергична в его объятиях, как и он, ее обнимая; хороший читатель искусных рассказов трудится на свой лад столь же напряженно, как и их автор, и т. д. Короче говоря, повествование - это (и здесь они вновь были душа в душу) любовные отношения, а не насилие: его успех зависит от согласия и сотрудничества читателя, на каковые он может поскупиться - а то и вовсе в любой момент от них отказаться, а также от того, как сочетаются в нем самом опыт и склонность к инициативе, и от способности автора возбудить, поддержать и удовлетворить его интерес, - от способности, на которой - фигурально - держалась вся его, а буквально - Шахразадова жизнь.

- "И как все любовные отношения, - добавил он однажды, - это тоже потенциально плодотворно для обоих партнеров - ты скорее всего это подтвердишь, - ибо оно выходит за рамки мужского и женского. Читатель, даже если он и не читательница, скорее всего обнаружит, что понес новые образы - как, ты надеешься, произойдет и в области отношения Шахрияра к женщинам, но и рассказчик может обнаружить, что тяжел и он…"

- Многое из того, что они говорили, я пропускала мимо ушей, но, услышав последнюю тираду, крепко-накрепко обняла Шерри и взмолилась Аллаху, чтобы это не стало их очередным как бы. И действительно, на триста восьмую ночь рассказ ее прервала не я, а рождение Али Шара, которого, несмотря на все его сходство с Шахрияром, с этого часа я прижимала к своей груди так, словно сама родила, а не просто помогла его принять. Аналогично на шестьсот двадцать четвертую ночь, когда бодро явился на свет малыш Гариб, и на девятьсот пятьдесят девятую, день рождения красавицы Джамилы-Мелиссы. Ее второе имя, каковое на экзотических языках Джиннленда означает "медвяно-сладкая", мы выбрали в честь все еще обожаемой любовницы нашего друга, о своем намерении жениться на которой он как раз объявил, невзирая на мнение Шерри, что если женщины и мужчины порой еще способны сойтись по-человечески, то для жен и мужей это исключено. Джинн, со своей стороны, доказывал, что сколь бы полным, исключительным и нерушимым ни обернулось согласие между любовниками, ему недостает масштаба духовной серьезности и публичной ответственности, каковые обеспечиваются только супружеством с его древними обетами и символами, ритуалами и риском.

- "Долго это продлиться не может", - сварливо бросила Шерри. Джинн надел ей на палец ответный подарок, который его невеста сделала матери названной в честь нее девочки, - золотое кольцо, украшенное узором из бараньих рогов и раковин, такими же они с джинном собирались обменяться в день свадьбы - и откликнулся: "Как и Афины. Как и Рим. Как и весь блеск Джамшида. Но мы должны жить, делая вид, что как бы не только может, но и продлится".

- "Хм-м", - промолвила Шерри, которая за эти годы переняла многие привычки твоего брата, точно так же как и он - ее. Однако же она дала джинну свое благословение - к которому я прибавила и свое, безо всяких оговорок или как бы, - и, когда он исчез, долго крутила кольцо при свете лампы, пытаясь представить, как оно будет выглядеть на других руках и пальцах, и размышляя как бы о его узоре.

- Так мы и пришли к тысячной ночи, тысячному утру и дню, тысячному обмакиванию Шерриного пера и взыванию к магическому ключу. И в тысяча первый раз, по-прежнему улыбаясь, явился наш джинн со своим - так было уже вечеров сорок - собственным кольцом на пальце: в общем и целом, куда лучше смотрящийся дух, чем тот, что материализовался среди книжных полок в уже далеком прошлом. Мы все трое, как обычно, обнялись, он осведомился о здоровье детей и царя, а моя сестра, как обычно, о его успехах в продвижении к той сокровищнице, из которой, по его словам, были почерпнуты его истории. Менее скрытный на эту тему, чем ему было свойственно с самой первой нашей встречи, он с удовольствием объявил, что, благодаря вдохновляющему влиянию Шахразады и тысяче ободрений со стороны любящей жены, он, похоже, отыскал свой путь из трясины воображения, которая, как он чувствовал, начинала его засасывать: какими бы ни оказались достоинства его новой работы, как погонщик воловьей упряжки или капитан севшего на мель судна, он продвинулся вперед, отступив назад, к самым корням и истокам истории. Пользуясь, как и сама Шахразада, в самых что ни на есть сегодняшних целях материалами, извлеченными из седой повествовательной древности, и методами старше самого алфавита, он, с тех пор как Шерри потеряла свою девственность, на две трети написал задуманную серию из трех повестей - длинных рассказов, которые будут обретать свой смысл друг в друге, следуя определенным обсуждавшимся им с Шерри схемам, и, если повести удались (тут он улыбнулся мне), смогут к тому же вполне серьезно, даже страстно, поведать об определенных вещах.

- "Две, уже мною законченные, повествуют о легендарных, мифических героях - настоящем и фальшивом, - подытожил он, - Сейчас я как раз посреди третьей. Не могу еще сказать, хороши они или плохи, но уверен: они такие, как надо. Ты, Шахразада, знаешь, что я имею в виду".

- Она знала, я как бы тоже, и мы на радостях еще разок обнялись. Потом Шерри заметила - по поводу середины, - что завершает сегодня ночью рассказ о Маруфе-башмачнике и нуждается в начале следующего, все равно какого, рассказа.

- Джинн покачал головой: "Дорогая моя, больше ничего не осталось. Ты рассказала все". Его невозмутимость перед лицом нашего будущего показалась мне настолько жестокой, что гарем закружился у меня перед глазами и я едва не упала в обморок.

- "Ничего не осталось! - вскрикнула я. - Что же ей делать?"

- "Если она не хочет идти на риск, что Шахрияр убьет ее и переключится на тебя, - спокойно сказал он, - ей, как я понимаю, придется придумать что-то не из книги".

- "Я же не придумываю, - напомнила ему Шерри. Ее голос звучал не менее твердо, чем его, но лицо, когда я достаточно овладела собой, чтобы его рассмотреть, было сумрачно. - Я только пересказываю".

- "Позаимствуй что-нибудь из сокровищницы! - взмолилась я, обращаясь к джинну. - Что будет без матери с детьми? - Гарем вновь начал кружиться; я собрала всю свою храбрость и сказала: - Не покидай нас, друг; дай Шерри историю, над которой ты сейчас работаешь, и можешь делать со мной все, что захочешь. Я выращу тебе детей, если они у тебя будут; я буду мыть твоей Мелиссе ноги. Все что угодно".

- Джинн улыбнулся и обратился к Шерри: "Наша маленькая Дуньязада - настоящая женщина". Поблагодарив меня затем за мое предложение столь же галантно, как когда-то Шахразаду, он отклонил его не только по причинам, которыми руководствовался раньше, но и потому, что был уверен: из его историй, которыми можно было бы увлечь царя Шахрияра, в сокровищнице осталась только сотня подражаний и перепевов собственных рассказов Шахразады.

- "Следовательно, мои тысяча и одна ночь кончились, - сказала Шерри. - Не будь неблагодарна к нашему другу, Дуня, все когда-нибудь кончается".

- Я согласилась, но, вся в слезах, пожелала себе - и Али Шару, Гарибу и малютке Мелиссе, которых я любила так же горячо, как и свою сестру, - оказаться подальше от мира, в котором счастливо кончаются только вымышленные истории.

- Джинн тронул меня за плечо. "Не будем забывать, - произнес он, - что, с моей точки зрения - занудно технической, не спорю, - это и есть история, к концу которой мы приближаемся. Все эти рассказы, которые твоя сестра нарассказала царю, - всего-навсего середина ее собственной истории - ее и твоей, то есть и Шахрияра, и его младшего брата Шахземана".