Романы. Повести. Рассказы. В двух томах. Том 2 - Жюль Верн

Не забудем, однако, добавить, что если Себастьен Цорн желчен, Ивернес мечтателен, Фрасколен благодушен, а Пэншина полон бьющей через край веселости, — они все отличные товарищи и любят друг друга как родные братья. Они ощущают между собой связь, перед которой бессильны разногласия на почве личных интересов или самолюбия, — общность вкусов, почерпнутых из одного источника. Их сердца, как хорошо сработанные инструменты, всегда бьются в унисон.

Пока Себастьен Цорн ругается, ощупывая футляр своей виолончели, чтобы убедиться в ее целости и сохранности, Фрасколен направляется к вознице.

— Ну как, приятель, — спрашивает он, — что же нам делать, скажите?

— А что будешь делать, когда нет ни лошадей, ни экипажа?.. Ждать…

— Ждать, пока они появятся! — восклицает Пэншина. — А если они так и не появятся…

— Надо их раздобыть, — замечает Фрасколен, которому никогда не изменяет практическое направление его ума.

— Где?.. — рычит Себастьен Цорн, бегая взад и вперед по дороге.

— Там, где их найдете! — отвечает кучер.

— Э, послушайте-ка, любезный возница, — и голос виолончелиста мало-помалу поднимается до верхних регистров, — это что за ответ? Хорошее дело… по своей неловкости вы нас вываливаете, ломаете карету, калечите лошадей, а потом говорите: «Выкручивайтесь, как знаете!»

Увлеченный потоком собственных слов, Себастьен Цорн начинает изливаться в бесконечных и по меньшей мере бесполезных упреках, но его прерывает Фрасколен:

— Дай-ка я с ним поговорю, старина Цорн.

Затем он снова обращается к кучеру:

— Где мы находимся, приятель?

— В пяти милях от Фрескаля.

— Это железнодорожная станция?

— Нет… прибрежный поселок.

— А там найдется экипаж?

— Экипаж… вряд ли… тележка, пожалуй, найдется…

— Запряженная волами, как во времена меровингских королей! — восклицает Пэншина.

— Это неважно! — говорит Фрасколен.

— Ладно! — вмешивается опять Себастьен Цорн. — Спроси-ка у него лучше, есть ли в этой дыре постоялый двор… Надоело мне шататься по ночам…

— Друг мой, — спрашивает Фрасколен, — имеется ли в Фрескале какой-нибудь постоялый двор?

— Да… Там мы должны были менять лошадей.

— И чтобы добраться до этого поселка, надо идти по дороге?

— Прямо по дороге.

— Пошли! — кричит виолончелист.

— Но как быть с этим беднягой? Жестоко оставлять его одного… в таком положении, — замечает Пэншина. — Послушайте, приятель, а с нашей помощью вы не могли бы?..

— Невозможно, — отвечает кучер. — Да я сам лучше останусь здесь… у кареты… Утром я уж соображу, как отсюда выбраться.

— Нам бы только добраться до Фрескаля, — продолжает Фрасколен, — а там мы могли бы послать кого-нибудь к вам на помощь…

— Да… хозяин постоялого двора меня хорошо знает — и не оставит в беде…

— Ну что ж, идем?.. — восклицает виолончелист, берясь за футляр своего инструмента.

— Сию минуту, — отвечает Пэншина, — но сперва помогите-ка мне устроить нашего кучера на откосе.

Действительно, его необходимо унести с дороги, и поскольку он не в состоянии пользоваться своими порядком-таки поврежденными ногами, Пэншина и Фрасколен поднимают его, переносят и усаживают под большим деревом, нижние ветви которого спускаются зеленым пологом.

— Двинемся ли мы когда-нибудь?.. — вопит Себастьен Цорн в третий раз. Тем временем при помощи ремней он уже пристроил футляр у себя за спиной.

— Готово, — говорит Фрасколен.

Затем он обращается к кучеру:

— Итак, решено… Хозяин фрескальского постоялого двора пришлет за вами… А сейчас вам ничего не нужно, приятель?..

— Да вот, — отвечает кучер, — хотелось бы глотнуть джину, если у вас во фляжках осталось.

Фляжка Пэншина еще полна, и «Его высочество» охотно жертвует ее.

— Ну, милейший, — говорит он, — чтобы не продрогнуть, ночью вы будете подогревать себя… изнутри!

Очередное негодующее восклицание виолончелиста побуждает, наконец, его товарищей двинуться в путь. Хорошо еще, что их вещи остались в багажном вагоне поезда и не были перенесены в карету. Если даже вещи и прибудут в Сан-Диего с запозданием, музыкантам по крайней мере не придется тащить их на себе до Фрескаля. С них достаточно и скрипок, и даже больше чем достаточно футляра с виолончелью. Правда, ни один музыкант, достойный этого имени, никогда не расстается с инструментом, так же как солдат со своим ружьем или улитка со своей ракушкой.

2. МОГУЧЕЕ ВОЗДЕЙСТВИЕ КАКОФОНИЧЕСКОЙ СОНАТЫ

Идти ночью по незнакомой дороге в пустынной местности, где злоумышленники обычно встречаются чаще, чем мирные путешественники, — дело, внушающее некоторое беспокойство. Именно в таком положении и оказался квартет. Французы, разумеется, народ храбрый, а уж у наших героев храбрости было хоть отбавляй. Но между храбростью и безрассудством существует граница, преступать которую неблагоразумно. В конце концов, если бы железнодорожный путь не оборвался на равнине, затопленной наводнением, если бы карета не перевернулась в пяти милях от Фрескаля, нашим артистам не пришлось бы пускаться в ночное путешествие по этой подозрительной дороге. Впрочем, будем надеяться, что с ними ничего худого не случится.

Было около восьми часов, когда Себастьен Цорн и его товарищи двинулись к побережью, в направлении, указанном кучером. Скрипачам грешно было бы жаловаться на свои кожаные футляры с инструментами, легкие и не громоздкие. Они и не жаловались — ни мудрый Фрасколен, ни веселый Пэншина, ни мечтатель Ивернес. Но каково было виолончелисту с его ящиком — целый шкаф на спине! Разумеется, при своем характере он находил достаточно поводов для гнева. Отсюда и ворчанье и жалобы, изливавшиеся потоком междометий: ах! ох! уф!

Уже совсем стемнело. Густые облака мчатся по небу, и порою в узкие просветы между ними насмешливо выглядывает лунный серп. Неизвестно отчего, вернее всего, просто потому, что он сейчас сердит и сварлив, Себастьену Цорну не нравится светлокудрая Феба. Он грозит ей кулаком и кричит:

— Ну, а ты чего выставила свой дурацкий профиль! Что может быть нелепее этого ломтя недозрелой дыни, который разгуливает по небу!

— Было бы лучше, если бы луна повернулась к нам анфас, — говорит Фрасколен.

— Это почему же?.. — спрашивает Пэншина.

— Да потому что нам тогда было бы светлей.

— О непорочная Диана, — декламирует Ивернес, — о мирная вестница ночей, спутница земли, о ты, обожаемый кумир прелестного Эндимиона!..