Утерянное искусство красноречия - Ричард Доуиз

Итак, прежде чем принять приглашение, выбрать тему и начать набрасывать речь, спросите себя: «Существует ли что-то такое, что помешает мне произнести речь на эту тему в этой аудитории?» Если ваш ответ «да», то советую обдумать ситуацию еще раз.

«Великолепная сила неподчинения»

За время долгой и успешной актерской карьеры Чарлтон Хестон[12] приобрел репутацию общественного активиста и часто публично отстаивал взгляды, которые разделял сам. В частности, вторую поправку к Конституции США (о праве на хранение и ношение оружия). В речи, произнесенной в Гарвардском университете в феврале 1999 года, Хестон пользуется некоторыми профессиональными приемами, которые мы обсудим в следующих главах. Ряд предложений, начинающихся с «если» (ближе к концу выступления), представляет собой очень эффектную фигуру речи, которая называется анафорой[13]:

Помню, когда моему сыну было пять лет, он объяснял в детском саду, какая профессия у его отца. «Мой папа, – сказал он, – притворяется разными людьми».

Этих людей было много: пророки из Ветхого и Нового заветов, пара христианских святых, генералы разных времен и народов, несколько королей, три американских президента, французский кардинал и два гения, один из которых – Микеланджело.

Если вы хотите перекрасить потолок, я сделаю все что смогу.

Всегда кажется, что здесь много разных людей. Я никогда не знаю наверняка, кто из них говорит. Сейчас, думаю, это я сам. Когда я сегодня думал о нашем приезде сюда, мне вдруг пришло в голову: если Создатель дал мне возможность показать вам сердца и разум этих великих людей, то я хотел бы использовать этот дар и показать вам вновь наше собственное ощущение свободы – вашей собственной свободы мысли, вашего компаса, указующего на истину. Вспомните, как в Геттисберге Авраам Линкольн сказал об Америке: «Теперь мы вовлечены в великую гражданскую войну, которая докажет, сможет ли долго выдержать эта нация или любая другая нация, таким образом рожденная и преданная той же идее». Эти слова вновь актуальны: поверьте, сейчас мы вновь вовлечены в великую гражданскую войну – культурную войну, которая может похитить ваше природное право думать и говорить то, что у вас на сердце. Я боюсь, что вы больше не доверяете тому пульсирующему ощущению свободы внутри себя, благодаря которому наша страна из дикой земли стала той чудесной страной, какова она сейчас. Здесь я позволю себе отступление. Примерно год назад я стал президентом Национальной стрелковой ассоциации, которая защищает право хранить и носить оружие. Я выдвинул свою кандидатуру, был избран и теперь служу – служу мишенью для насмешек прессы, которая как только меня не называет: и смешным, и обманутым, и сдвинутым, чокнутым маразматическим стариком. Да, конечно, я уже очень стар, но, ей-богу, у меня нет маразма.

Оказавшись на мушке у тех, кто нацелился на свободы, которые предоставляет вторая поправка, я понял, что вопрос ношения оружия – далеко не единственный. Нет, речь идет о чем-то гораздо большем. Я пришел к понимаю того, что в нашей земле полыхает культурная война, в которой, следуя Оруэллу[14], разрешены только приемлемые мнения и речи. Например, я маршировал с Мартином Лютером Кингом в 1963 году – задолго до того, как Голливуд решил, что это модно. Но когда я в прошлом году сказал слушателям, что гордость белого человека имеет такую же цену, что и гордость чернокожего, краснокожего и кого угодно, меня назвали расистом. Я всю жизнь работал с замечательно талантливыми гомосексуалистами. Но когда я сказал, что права геев не должны заходить дальше, чем мои или ваши, меня назвали гомофобом.

Я участвовал во Второй мировой войне против сил Оси. Но когда я провел в своей речи аналогию между изоляцией невиновных евреев и изоляцией невиновных владельцев оружия, меня назвали антисемитом.

Любой, кто знает меня, знает и то, что я никогда не подниму голос против своей родины.

Но когда я призвал слушателей противостоять культурным преследованиям, меня сравнили с Тимоти Маквеем[15].

Все – от журнала Time до друзей и коллег – фактически говорят мне: «Чак, как ты смеешь так высказывать свое мнение! Ты говоришь языком, который не предназначен для публичного использования!»

Но я не боюсь. Если бы американцы верили в политкорректность, мы по-прежнему были бы подданными короля Георга и британской короны.

Мартин Гросс в своей книге The End of Sanity пишет: «Демонстративно иррациональное поведение быстро становится нормой почти во всех сферах человеческой деятельности. Похоже, что появляются новые обычаи, новые правила, новые антиинтеллектуальные теории, которые сыплются на нас со всех сторон.

Наш народ взбаламучен и бурлит. Американцы понимают, что какая-то невидимая сила наводняет родину, мешая отделить истину от лжи, правильное от неправильного. И им это не нравится».

Приведу несколько примеров.

В колледже Антиох в Огайо молодые люди, которые хотят близости с однокурсницами, должны получать устное согласие на каждой стадии процесса – перед поцелуем, предварительными ласками и итоговым соитием. Все это четко указано в директиве, выпущенной колледжем.

В Нью-Джерси, несмотря на смерть нескольких американских пациентов после заражения у стоматологов, скрывавших, что они больны СПИДом, комиссар штата заявил, что ВИЧ-положительные врачи не должны – не должны! – предупреждать пациентов о своем заболевании.

В колледже Вильгельма и Марии студенты решили сменить название школьной команды «Племя», потому что оно якобы оскорбляло местных индейцев, но обнаружили, что настоящим индейцам штата Виргиния название очень нравится.

В Сан-Франциско отцы города издали закон, который защищает права трансвеститов переодеваться на работе и права транссексуалов на отдельный туалет на время хирургической операции по смене пола.

В Нью-Йорке детей, которые не знают ни слова по-испански, сажают в двуязычные классы, чтобы они получали начальное образование на испанском, потому что у них испанские фамилии.

В Университете Пенсильвании, в штате, тысячи жителей которого погибли под Геттисбергом в борьбе против рабства, президент колледжа официально выделил отдельную спальню для черных студентов.

Да, я знаю – сейчас так говорить нельзя. Доктор Кинг говорил «негры». Джимми Болдуин[16] и все мы на марше говорили «черные». Но сейчас – ни-ни.

Для меня все эти странные названия звучат нелепо, в особенности «коренные американцы». Я тоже коренной американец. Кроме того, я прошел обряд инициации в племени индейцев миннеконжу.