Пацаны выходят из бараков - Павел Маленёв

— А что, в Заволжье разве нет такого человека с тугим кошельком, с которого прихожане могли бы отмолить часть его грехов, если бы он помог построить храм?

Мой знакомый ответил как–то грубо:

— Такой раньше удавится! Чем богаче — тем жаднее…

Мой собеседник был человек простой и говорил без обиняков.

А я подумал, что всё–таки сегодня кое–что меняется в выборе у человека. Хочешь — выбирай грехи с большими деньгами: «Они получат возмездие за беззаконие: ибо они полагают удовольствие во вседневной роскоши…» 2‑е Соборное послание Петра (2:13). А хочешь — ступай на путь, который ведёт к Храму и спасению души. И есть, может быть, надежда на то, что люди вспомнят, о чем говорил русский князь: «Человек силён родом–племенем, Верой и местом родным». Но вот нынешних правителей России можно увидеть даже на Афонской горе, но стоят они в храмах поодаль от паствы, а паства — «дети войны» — едва сводит концы с концами.

(Здесь я делаю позднюю, спустя три года после данного повествования, вставку: всё–таки нашлись в Заволжье люди, которые возвели, наконец, в городе рекордный срок великолепную церковь, копию древней).

32

Простите за отступление, но невозможно оторвать прошлое от настоящего!

Из более позднего детства мне запомнилось затопление котлована. Перекрыли русло Волги бетонными глыбами, которые подвозили в железных кузовах МАЗы (мы их называли «бомбовозами», наивно полагая, что именно такие сильные машины и перевозили бомбы на войне). Потом разобрали перемычку.

Народу при этом событии тоже собралось великое множество. Многие кричали «ура» от чувства гордости: они сумели справиться с могучей рекой как с дождевым ручейком, они «выполнили задание партии» (только так тогда и говорили).

Наша пацанья компания пробралась, конечно, вперёд всех. И мы с торжеством глядели, как вода метр за метром поглощала дно котлована и подступала к нашим ногам. И люди всё отступали и отступали, не догадываясь, что Волга навсегда изменила своё естественное русло, а леса, луга, реки, а также многие десятки деревень вместе со слезами их бывших обитателей навсегда ушли под воду.

Шёл август 1955 года, но ещё долго, несколько месяцев, на поверхности «моря» плавали поднявшиеся со дна острова с растущими на них деревьями. Иногда на них метались зайцы и лисы, а однажды на таком плавучем острове была замечена даже корова.

33

Рыба, шедшая непривычным речным руслом, вдруг натыкалась на бетонную плотину и, скапливаясь как в мешке, буквально кишела на поверхности возле станции.

В тот год всё Заволжье питалось рыбой. Рыба на первое, рыба на второе, даже на третье. Третье — это самодельные консервы. Их наделали в неисчислимых количествах и не могли съесть. Больше хотелось хлеба. Дошло до того, что рыбой стали кормить поросят.

В основной массе это были окуни. Попадались еще щуки и чехонь. Их ловили особой снастью, называемой «парашютом»: квадратная ячеистая вязаная сетка, какие научились вязать все и я в том числе, углы которой привязывались к концам двух перекрещенных стальных прутьев, которые верёвкой крепились к длинной жерди на подставке, наподобие колодезного журавля. Да и техника ловли рыбы в точности соответствовала черпанию воды в колодце. Когда рыбак медленно поднимал из воды с помощью жерди сетку — стальные прутья прогибались от тяжести рыбы.

Но в таких больших количествах уловы были только возле самой плотины, где рыба скапливалась, не находя выхода. А ниже по течению рыбы становилось все меньше и меньше.

Так рыбачили до тех пор, пока не пришёл запрет на подобный лов. Его с опозданием объявили браконьерским, а орудия лова стали отнимать сотрудники рыбнадзора. Но к тому времени даже самый ленивый уже наелся рыбных консервов досыта. Но настоящие рыболовы не опечалились. В конце концов, настоящее наслаждение ценящий себя рыболов мог почувствовать удовольствие только при ловле традиционными любительскими снастями — либо на Волге, либо на озёрах. Там душа отдыхает!

34

Я и мои сверстники вырастали и бросали школу не доучившись, остановившись на семилетке. Главная причина всё та же: не хотелось быть обузой в семье, где всегда были какие–то лишения. Да и самостоятельности уже хотелось тоже. А какая же это самостоятельность, если на пончик в школьном буфете надо было просить у родителей 4 копейки?

Так в 15 лет с одним знакомым я оказался в Правдинском ФЗО. Здесь как- никак, а кормили, выдавали форму и большие кирзовые ботинки. Здесь мы дразнили друг друга так: «Рожа — во (показывали ладонями узкую щель)! Ботинки — во (раздвигали руки во всю ширину)! Значит он из ФЗО!» Здесь я стал слесарем–сантехником и в неполные 16 лет снова вернулся в Заволжье.

Через какое–то время многие мои одноклассники и товарищи, побывав и поработав там и сям, оказались у походной строящегося Заволжского моторного завода. «Ещё в лесу молчит кукушка, а мы уже у проходной, где больно в зад долбит вертушка, и очень хочется домой!» Но это моя шутка тогдашнего времени. Вообще завод мы любили. Здесь пацаны становились подростками.

35

Шла вторая половина 50‑х. В это время страна жила новой заботой — целиной. Народу не хватало хлеба. Хлеб нужен был прямо сегодня, прямо сейчас, без гигантских капитальных вложений, без удобрений, каких требует традиционное сельское хозяйство. Таким выходом и стало освоение целинных и залежных земель в Казахстане. На целину ехали отовсюду, в основном комсомольцы. Ехали целыми бригадами. «ГорьковГЭСстрой» тоже отправил лучшие кадры по разнарядке обкомов партии и комсомола. В это время в моде стали «целинные» песни, какие распевали даже при застольях:

«Вьётся дорога длинная, здравствуй, земля целинная, здравствуй, простор широкий, весну и молодость встречай свою!»

36

Мы уже приглядывались к взрослым. Ходили на балкон Дома культуры и смотрели через окно, как там танцуют парни и девушки «Полечку», «Краковяк», «Падеграс», «Полонез» и «Мазурку». Потом как–то постепенно уже начали ходить на танцы и сами. Шли по проспекту Мира и распевали неизвестно кем сочинённое: «Вот идут мои ноги по заволжской дороге, по проспекту до ДК кровь кипит как у быка!»

Перед танцами взад–вперёд прогуливались по проспекту, приглядываясь к девчонкам.

Западная мода докатилась и до нашего Заволжья. Многие пацаны (так иногда мы еще тогда себя называли) выглядели вот как: широкий в плечах пиджак с ватными подкладками на плечах, идущий книзу на конус; пестрая рубашка, желательно с попугаями или с пальмами; яркий до безумия галстук — тоже с пальмами или с русалками. Брюки резко заужены (дразнили нас: с мылом штаны надеваешь!), их мы часто перешивали сами вручную. На ногах — полуботинки на «манной каше», то есть на мягкой высоченной подошве, желательно белого цвета (если не хватало денег на такие — сами приклеивали второй слой микропористой резины). Носки ярко–пёстрые или белые. На голове — кок из собственных волос, собранный на голове в виде стоящей волны с помощью бриолина (вазелин, смывающийся водой).

У меня был пиджак зелёный, в яркую клетку, который знало «всё Заволжье». Именно как дань моде появились у нас тогда вторые имена: был Валькой — стал Робертом, звали Павлом — стал Эдиком. Всё было, как писал советский поэт:

«Он был монтёром Ваней,Но в Духе парижанСебе присвоил званиеЭлектротехник Жан».

А у девчонок, помню, самые смелые надевали юбки, которые открывали икры ног. Как сейчас бы сказали, тогда это было вызывающе «сексапильно».

Ну и танцы у нас уже появились другие. Мало–помалу начинали играть на танцах не только вальс, но и фокстрот. А где фокстрот, там и «Бесаме мучо» и «16 тонн». А больше — ни–ни, в ДК ничего не разрешалось, иначе тут же появлялись бдительные комсомольцы с красными повязками на рукавах: «комсомольско–молодёжная дружина».

Тут особо стоит заметить, что будущие «шестидесятники» — это тоже «дети войны».

37

Мы в ту пору любили джаз Цфасмана, Лундстрема и Дюка Эллингтона. Фанатично собирали песни Луи Армстронга, слушали буги–вуги и — шик моды: рок–н–ролл в исполнении Элвиса Пресли.

Эти мелодии тогда запрещались, их можно было купить в виде самонарезанных гибких пластинок на использованной рентгеновской плёнке. Потому и назывался такой «шедевр» народного граммофонного искусства как «рок–н–ролл на туберкулёзных скелетах».

Продавались такие пластинки дорого на Молитовском рынке в Горьком, где можно было тогда купить всё без исключения, вплоть до пистолета. Подходишь к рынку, а на тебя из–под козырька уже смотрят бегающие глаза, и раздаётся вопрос:

— Продаёшь или покупаешь?