Живым не брать - Александр Александрович Щелоков

пытался взять командование на себя. Он быстро разобрался, что засада не велика по силам и пытается взять над ними верх только боевым нахальством, поэтому решил посмотреть, чего стоит в таком деле прапорщик.

— Я их обойду, — доложил Гусь командиру. — Сержанты Локтев и Паркин — со мной. Вы разрешите?

— Ты, командир прикрытия, прапорщик. Сам и соображай. А мы, чтобы не скучать, прижмем чечей огнем. Пока ты не выйдешь на новую позицию.

Гусь тогда встретился взглядом с подполковником и увидел его смеющиеся глаза. Зотов нисколько не боялся ни стрельбы, ни того, что происходило вокруг. С того времени Гусь проникся особым уважением к офицеру, который в самом пекле, под обстрелом, не лаялся матом, предпочитая говорить без элоквенций.

— Значит, к этой твари у тебя обширное раздражение? — переспросил Зотов. — А ты думаешь, у меня не то же самое?

— Все же у меня больше причин, товарищ полковник.

— В чем они?

— Этот гад убил моего товарища. И за что? За деньги.

Зотов с мрачным видом протянул через стол руку и тронул кисть Гуся.

— За деньги или просто так — без разницы. Он убил людей — вот главное.

— Нет, — Гусь мотнул головой упрямо, — для Щербо деньги никогда не представляли фетиш. Он не мечтал стать богатым. А мог бы. Мы с ним однажды имели возможность взять миллионов двести себе.

Зотов удивленно посмотрел на прапорщика.

— Это когда? Почему не знаю?

— В Грозном. До вашего приезда. Мы в одном доме нашли сейф. Из любопытства рванули. А там деньги. Можно было поделиться. Только Щербо сказал: не надо. Мол, это плохая примета — на войне солдату обогащаться. Могут убить. И мы ничего не взяли. Сообщили в штаб. Кто потом и куда все это пристроил, не знаю. И вот надо же, теперь Щербо убили за деньги.

— Я понял тебя, Леонид Андреевич, и в конце концов не против того, чтобы проверить северный вариант. Но одного тебя не отпущу.

— Если разрешите, я возьму с собой трех ребят. Все таежники. Почти местные. Мы прочешем участок, будьте уверены.

— Ты понимаешь, как опасно это дело? У дезертира — автомат и пистолет. По тому, что он здесь натворил, такой сдаваться не станет.

— Это я учитываю.

— Допустим, ты его догонишь и встретишь. Что дальше?

— Я его урою.

Зотов исподлобья посмотрел на прапорщика. Ответил, как отрезал:

— Тогда не пойдешь.

— Почему?

— Это будет расправой. Ты понимаешь, что каждый в нас с тобой будет тыкать пальцем?

— Пусть. В Чечне я тоже стрелял.

— Это другое. Там, если бы ты не стрелял, тебя в трибунал потащили.

— В военный суд, — поправил Гусь.

— Да замолчи ты, правовед. — Зотов нервно дернулся. — Не в названии, а в сути дело. — Снова посмотрел на прапорщика. — А здесь тебя могут взять за хибо, если выстрелишь. Или начнешь оправдываться: мне приказали?

— Мне никто ничего не приказывал. Больше того, предупредили об ответственности.

Гусь обиженно набычил голову. Он стоял, то сжимая, то разжимая кулаки, будто делал школьную зарядку для пальцев, еще не привыкших подолгу писать.

— Это, конечно, хорошо. Хорошо это. Только взваливать такой груз на твои плечи я не хочу.

— Это не груз. Это мой долг перед товарищами.

Зотов несколько минут сидел, не произнося ни слова. В кабинете воцарилась гнетущая тишина.

— Так что? — спросил Гусь, не выдержав испытания молчанием.

— Хорошо, — сказал Зотов. — Иди, разрешаю.

Уже через десять минут прапорщик построил роту. Оглядел солдат — понурых и пришибленных.

Гусь откашлялся.

— Мне нужны три добровольца. Времени мало, дело ответственное, потому добровольцами назначаю сержантов Караваева, Рогозу и младшего сержанта Гмызу. — Гусь оглядел строй, словно выискивал неудовольствие на лицах тех, кто не попал в добровольцы из-за ограниченности вакансий. Остался удовлетворен увиденным и подал команду: — Добровольцы — три шага вперед! Остальные, разойдись!

Сержанты вышли из строя и сомкнулись, встав в шеренгу плечом к плечу.

Гусь осмотрел их строгим взглядом, сперва от ботинок с высокими берцами до беретов, потом справа налево от плеча до плеча. И порадовался про себя — подобрал крепаков, хоть куда.

Оставалось только проверить их настроение. Спросил проникновенно:

— Может, что не так? Вы не стесняйтесь. Дело-то вон какое…

— Товарищ прапорщик, — голос подал самый настырный из трех — сержант Рогоза. — Даже разговора быть не может. Эту сволочь, которая своих замочила, мы размажем по земле. — Рогоза посмотрел на сослуживцев. — Я сказал правильно?

— В натуре, — отозвался Караваев.

— Ништяк, — высказал мнение Гмыза.

Армия говорила на языке пенитенциарной зоны, но это давно перестало кого-либо удивлять. Да и на каком, собственно, основании?

Здравомыслящие служаки хорошо понимали, что вооруженные силы одного из самых могущественных государств мира деградировали. Главнокомандующий, ни дня не носивший военной формы, гордился лишь своим правом стоять при «ядерном чемоданчике».

Министр обороны, первый маршал России, в жизни не руководил ни одной боевой войсковой операцией. Высший генералитет, скоро понявший, что вправе воровать не только плохо лежащее, но и хорошо охраняемое военное имущество, быстро довел армию до полного разложения.

Сделалось обычной практикой торжественное вручение боевого оружия солдатам с криминальным прошлым, психически и физически нездоровым. Военнослужащие в подразделениях начали делиться по срокам службы, кучковались по землячествам, которые образовывались по национальному признаку. Стали обычными факты унижения личности военнослужащих сослуживцами, самоубийства, расстрелы однополчан, дезертирства с оружием. Не минула чаша сия и внутренние войска, в прошлом считавшиеся элитными, куда тем, кто в прошлом был под судом или провел некоторое время в отсидке, вход был заказан.

На падение нравов в этих войсках влияла и министерская чехарда. Это в Америке Эдвард Гувер десятки лет бессменно возглавлял Федеральное бюро расследований, пережил несколько президентов, и потому считался знаковым символом устойчивости политической системы США.

В России президент Ельцин тасовал министров внутренних дел с такой частотой, что даже офицеры внутренних войск не в состоянии точно назвать тех, кто побывал их начальниками.

Каждый новый министр тянул в органы управления своих ставленников, не заботясь об их компетентности. Главным требованием к руководящим кадрам стала личная преданность. Все это вышло боком стране, которую президент втянул в самоубийственную чеченскую войну, и обернулось бардаком, за который никто не ответил.

Хуже всего пришлось тем военным, которые имели дело не с бумагами, а служили в войсках, занимались с людьми. Безденежье (офицерам по несколько месяцев не платили зарплату), бесквартирье, отсутствие перспектив в службе и жизни способствовали развитию повального пьянства и служебного нигилизма. Лейтенант, которому надоело ощущать себя быдлом с погонами на плечах, мог свободно сказать полковнику: «А пошел ты…» и при этом указать точный адрес,