Яблоко Купидона (сборник) - Ольга Крючкова

От Астафьево-Хлынское до Погремцовки было не более часа езды. Но супруги Погремцовы вот уже второй час пребывали в пути. Дело в том, что как только их дрожки покинула имение графа, с Дмитрием Федоровичем случился казус, благо, что дорога шла лесом, и в укромных местах недостатка не было.

И вот опять…

– Пантелемон! – взмолился Дмитрий Федорович, держась за живот. – Останови…

– Что опять?! – возмутилась Мария Ивановна. – Пятый раз подряд! Чего у вас там, нескончаемые запасы?

– Ох, Мария Ивановна, не сердитесь на меня… Пантелемон, остановись у рощицы, не могу я более.

– Эх, барин, и чаго вы всякую дрянь ели? – высказался кучер.

– Не твое дело! А сам-то забыл, как двадцать лет назад со мной устрицами объедался во Франции? – напомнил Погремцов своему кучеру, а в бытность войны 1812 году – денщику.

– Так то ж во Франции. Чаго там жрать-то: ни борща те, ни водки, ни огурчиков соленых, ни репы пареной… Одна муть заграничная: улитки энти, салаты… Тьфу! Искромсают овощи, что ложкой подцепить нельзя! Одна порча продукта…

– Ох, Пантелемон, выпороть бы тебя…

– На то воля ваша, барин, – кивнул кучер, прекрасно зная, что хозяин его не накажет. – Пру-у, – он остановил лошадей.

– Давайте быстрей, уж скоро ночь на дворе, а мы все едем, – заметила Мария Ивановна.

– Не барыня, – встрял всезнающий Пантелемон, – мы выезжали часов в шесть. Таперича, небось семь, али начало восьмого… До ночи еще далече… Успеем до захода солнца, даже если еще останавливаться будем.

Барыня вздохнула, подумав, что останавливаться непременно придется.

Погремцов покрылся потом, его затрясло, он опрометью бросился из дрожек прямо к лесу.

– Вот и наелся даров Афродиты… – съехидничала его супруга. – Не удивлюсь, если он на волков наткнется…

– Что вы, барыня, волков в наших лесах поискать надобно, – уточнил Пантелемон. – Вона у прошлом годе на охоту ходили, одного волка только и добыли…

Пантелемон повернулся к своей благодетельнице и попытался развить мысль дальше, но…

– Бог мой! Пантелемон! – барыня помахала рукой около носа. – И чего ты только пил?

– Да водку, барыня… Правда чесноком и лучком закусил.

– Оно и чувствуется! Ох, и где же Дмитрий Федорович? Сколько же можно?

Наконец нервы барыни сдали, она более не выдержала:

– Пантелемон, ступай за барином. Может ему плохо совсем.

– Как угодно, вашей милости.

Пантелемон слез с козел и направился в лес на поиски барина.

– Ох, Господи Иисусе! – Мария Ивановна перекрестилась. – Пошли мне терпения!

– Наташенька, душа моя! – воскликнул Константин, пытаясь справиться с многочисленными крючочками ее наряда, но они, увы, не желали сдаваться.

– Желанный мой… – Наташа, охваченная страстью, рвала на Костеньке мундир.

Они в исступлении упали на землю…

Неожиданно рядом раздался треск веток, но влюбленные не обратили на это обстоятельство внимания.

Дмитрий Федорович присел под деревом, и … наступило долгожданное облегчение. Неожиданно он услышал голоса.

– Странно, как будто молодая барышня с мужчиной… – неожиданно его осенило. – Любовники! У них свидание.

Дмитрий Федорович, сделав свое дело, уже было собирался надеть штаны, когда услышал:

– Наташенька, душа моя! – говорил мужской голос.

– Желанный мой… – вторил ему женский…

Дмитрий Федорович подпрыгнул от неожиданности и забыл застегнуть брюки:

– Наташенька! Это какая такая Наташенька? А?

Он опрометью бросился через кусты, очутившись на небольшой полянке, где в ужасе увидел растерзанную дочь, а на ней… гусара в расстегнутой рубашке.

Константин неожиданно услышал, как кто-то несется прямо на него с Наташей. Реакция его была мгновенной: он вскочил и этот некто встретился с его увесистым кулаком.

Наташа издала душераздирающий вопль:

– Не-е-е-е-т! Это мой отец!

Константин опешил: на земле лежал мужчина в спущенный брюках … И глаз его уже начал заплывать пунцовым цветом. Словом, сплошной срам и стечение обстоятельств.

От неожиданной развязки многообещающей любовной сцены, не осталось и следа, лишь сожаление о не произошедшем… Константин подобрал венгерку, вскочил в седло и умчался, бросив свою возлюбленную на волю судьбы и милость искалеченного родителя.

Мария Ивановна, теряя последние капли терпения, сидела в дрожках. Наконец она не выдержала, спустилась на землю и нервно начала прохаживаться. Неожиданно из леса появился Пантелемон.

– Где барин? – поинтересовалась Мария Ивановна.

Пантелемон шел прямо на барыню, безумно вращая глазами. Женщина не на шутку испугалась и отступила к дрожкам.

Кучер упал на колени и возопил:

– Убили! Барина убили!

У Марии Ивановны сердце ушло в пятки, внутри все похолодело.

– Ты чего орешь, безумный! Как убили? Кто?

– А-а-а! – продолжал орать Пантелемон. – Кормилец наш! Как мы без него? – он взглянул на барыню, утирая сопли и слезы.

Мария Ивановна оцепенела от ужаса, не зная, что и делать. Наконец, превозмогая страх, она сказала:

– Веди меня к барину. Ну же!

Пантелемон встал и поплелся в лес, беспрестанно рыдая. Перед Марией Ивановной открылась удручающая картина: ее драгоценная дочь, Наташа, – в растерзанной амазонке, без шляпки, взлохмаченная, сидела на земле, склонившись над папенькой, не подающим признаки жизни.

Мария Ивановна бросилась к мужу, совершенно забыв про внешний вид дочери, и не удосужившись даже поинтересоваться: почему она здесь? – а не в своей комнате под присмотром Глаши.

– Дмитрий, голубчик! – Мария Ивановна упала на грудь мужа. – На кого же ты меня покинул, сердешный? Как же я без тебя? – причитала она, словно мещанка, называя мужа на «ты».

«Сердешный» начал приходить в чувства и приоткрыл глаза. Барыня воскликнула:

– Слава Богу! Дмитрий, вы меня напугали!

У барина все плыло перед глазами, но Мария Ивановну он разглядел.

– Маша, душа моя… Прикажите ловить проходимца… Он хотел обесчестить нашу дочь…

И Дмитрий Федорович снова закрыл глаза.

Наконец разъяренная маменька огляделась: муж лежал на земле со спущенными брюками, благо, что исподнее было на месте; дочь вся растерзанная сидела рядом и виновато смотрела то на нее, то на отца.

– Прекрасно, Наталья Дмитриевна! Это вы так-то болеть изволите? А, что мигрень у вас уже прошла?

Наташа молчала, всхлипывая, ей было страшно стыдно перед родителями и даже перед Пантелемоном, который непрестанно крестился, возблагодаряя Бога, что барин жив. Мало того гордость и самолюбие юной обольстительницы были задеты: увы, того, чего она страстно желала, так и не произошло, да и предмет ее плотских вожделений растворился в вечерней дымке. И неизвестно появится ли вновь.