Про баб - Михаил Барановский

– С чего это?

– Ну, я ж тебе не чужой, – улыбается наглой своей улыбочкой. – Это… до некоторой степени все равно что за тебя. А во-вторых, у тебя сейчас смотри как все хорошо. У тебя молодая, красивая Оля… А я, получается, на старухе женился. Аньке-то уже как нам с тобой!

– Аньке? – снова зачем-то переспрашиваю. – Ну да… Но все равно…

– Что все равно? Я с ней почти двадцать лет прожил… с твоей первой любовью! И это разные вещи, понимаешь, – туризм и эмиграция… Две большие разницы. Вот ты куришь, где хочешь.

– При чем тут?

– При том! Никто тебе не скажет: «Ты не мог бы здесь не курить?» А где мне курить? Может, в туалете? Или вот знаешь некоторые на лестничной площадке… Там еще к перилам прикручивают проволокой консервную банку и курят. Хорошо… Здороваются с соседями… Стоят там, в тапочках, в штанах таких спортивных с отвисшими коленками, и курят… Она мне: «А чем тебя не устраивает кухня в качестве места для курения?» Я что, живу в аэропорту? Или на вокзале? Почему я должен курить в специально отведенных местах? Это унизительно. Я у себя дома. Я у себя дома я могу курить, где хочу. Так?

– Так, – киваю.

– А она заявляет: «Между прочим, это еще и мой дом. Я хочу у себя дома дышать чистым, неотравленным воздухом. Почему ты лишил меня этого права?» Какого, блин, права? – кипятится. – Я говорю: «Ты что, зеленая? Хочешь бороться со мной за экологию?»

– Ну… на кухне, по-моему, совсем не унизительно курить… – слабо солидаризуюсь со своей первой любовью.

– Вот не надо! – прямо-таки багровеет. Он всегда легко воспламенялся. Такая у него особенность. Помню еще с детства. Щеки, как сенсорная электроплита – разогреваются и краснеют моментально. – Знаю! – практически орет. – Сначала тебя просят покурить на кухне, потом подойти поближе к форточке… И вот ты уже на лестничной площадке в отвисших на коленках штанах… Так что не надо строить иллюзий, – машет у меня перед носом рукой. – Ты мне вообще должен быть благодарен, что я тебя избавил от всего этого. Взял, как говорится, огонь на себя, – вроде бы успокаивается. – И еще знаешь: у каждой женщины, о которой ты втайне мог только мечтать, обязательно найдется мужчина, которому она до смерти надоела…

– Анька тебе до смерти надоела?

– Теперь уже не важно… Вот, слушай! Звонит мне недавно Танька Орешкина. Училась с нами в классе Танька Орешкина, помнишь? Я ее в школе сильно любил и с тех пор не видел. Говорит: давай встретимся. Помнишь, – говорит, – ты мне обещал, что старость вместе коротать будем? Я говорю: так до старости еще вроде далеко. Она настаивает – давай встретимся! Я говорю: я тебя побрею. Она – делай со мной что хочешь. Ну, встретились… – Замолкает на несколько секунд. – Нельзя было этого делать, конечно.

– Чего, брить? – недоумеваю.

– Да нет, – раздраженно. – Что я теперь буду вспоминать? Эту женщину – дряблую, со следами ошибок молодости на лице, с богатым жизненным опытом? Я-то помнил, вспоминал ту юную, такую… Она убила мои воспоминания. Понимаешь? Никогда не встречайся с одноклассницами… – Смотрит на меня пристально, не меняя позы, даже не мигая, как с фотопортрета. Затем возвращается в трехмерное пространство с координатами моей кухни. – К чему я все это?

– Да, к чему?

– А ни к чему… Не помню… А! Вот! – оживляется. – Нельзя жить вне времени. Время все время напоминает о себе: отражением в зеркале, здоровьем, постаревшими родителями, повзрослевшими детьми… Его нельзя полностью игнорировать. Но можно отступать от него в сторонку, самую малость. Иногда надо это делать. Давай за это выпьем.

– Давай.

Ростовская уже привычно прокатывается по горлу, мчится в желудок, как к себе домой.

Не поднимая глаз от стола, не занюхав, не закусив:

– Я вот что хотел сказать… Знаешь, я перед тобой виноват. Сильно виноват… И хотел попросить прощения…

Останавливаю его жестом с советского плаката «Водке – нет!»:

– Да ладно… Я знаю. Все знаю.

– Как?

– Так… Она мне сама рассказала…

– Кто?

– Ира. – Как же мне не хотелось все это ворошить!

– При чем тут?.. Я о другом совсем…

– А я об этом! Я знаю – ты с ней спал. Ты спал с моей женой. Мой лучший друг спал с моей женой. Хотя сейчас все это уже не важно. Я все это уже переварил… Не хочу к этому возвращаться… – Закуриваю.

– Глупости какие! Не спал я с твоей женой!

– Слушай, не надо. Я все знаю: когда, где, при каких обстоятельствах… – Только бы побыстрее все это закончить.

– Да не было никаких обстоятельств…

– Были. Знаешь, мне неприятен этот разговор.

– А кому он приятен? Мне, что ли? Ты же сам и начал.

– Ладно, все… Не будем про баб.

– Не будем, – эхом и замолкает.

Сидим – молчим. Дети за окном затихли. Я и не заметил когда. Спят в своих кроватках. Наорались и спят. Набираются сил, чтобы завтра вопить с новой силой.

Чувствую, как что-то подступает прямо к горлу вместе с изжогой.

– Все-таки ты сволочь порядочная, – вырывается.

– На самом деле ты мне должен быть благодарен, – еще и огрызается.

– Как, опять? – интересуюсь. – За то, что ты трахался с моей женой?

– У нее была депрессия. Ей нужен был какой-то эмоциональный выхлоп… Она бы все равно это сделала, понимаешь? Хорошо, что это был я. А мог быть кто-нибудь другой, посторонний. И не известно еще, чем бы все закончилось…

– Отлично! Выходит, ты из гуманистических соображений трахнул мою жену…

– Ну, если уж на то пошло, твою бывшую жену.

– Нет, тогда еще она была вполне настоящая! А вот как раз после этого стала бывшей.

– Вот только этого не надо! Не надо на меня все валить.

– Слушай, – стараюсь говорить спокойно, даже вкрадчиво, – а чего ты приехал?

– В смысле? – недоумевает.

– В прямом! Чего ты ко мне притащился?

– Зря ты так… – включает свою электроплитку. – Если хочешь, я уйду, конечно…

– Это она тебя подослала?

– Ерунда какая…

– Или совесть замучила – решил реабилитироваться за свою подлость? Решил меня, типа, в семью вернуть? «Хочу познакомить тебя с одной женщиной… Умной, красивой…»

– Ладно, извини, старичок… Я, пожалуй, действительно пойду. – Встает, тянется за своим портфелем.

Вскакиваю, ору:

– Сидеть!

Несколько секунд он стоит как вкопанный, а потом подскакивает ко мне и выдыхает прямо в лицо неприятным ростовским перегаром:

– Ты чего орешь?!

Отступаю на полшага:

– Имею право! Население Земли – шесть с половиной миллиардов человек! Половина из них женщины! Тебе мало? Мало, да?

Снова противоестественно приближается ко мне, снова вколачивает в меня обернутые в сивушный запах слова:

– Мало! Мало! Из этих трех миллиардов две трети старухи и младенцы! Так что остается всего ничего – какой-то миллиард! Большинство из которого – китайцы! Если вычесть китайцев, страшных и замужних, – получатся вообще слезы!

Опять вынужден отступить:

– «Замужних»! С каких пор тебя это смущает?!

– Может, дело не во мне? – брызжет слюной мне в лицо. – Может, это с тобой что-то не так? А я просто рядом оказался. Я ведь всегда был рядом! Куда ж им деваться? Они все ко мне прибивались.

– Да пошел ты! – Толкаю его в грудь, опускаюсь на стул.

Стыдно сказать – чувствую, как слезы текут по щекам. Закрываю лицо руками. Вот опять превращаюсь в ребенка. В самый неподходящий момент. Ладошки мокрые, слезные каналы переполнены жидкостью, она протекает сквозь пальцы, сочится по рукам, как в детстве арбузный сок, как вода с кукурузных початков, с солью – по локтям. Почему я не могу остановить эти слезы, обиды, боль и безысходность?

– Что со мной не так, скажи мне? Что?

Слышу, как он мечется по кухне:

– Не знаю… Со всеми нами что-то не так… Это нормально…

– Нормально? – Глотаю соленую слизь, скопившуюся в носоглотке.

– Абсолютно.

Вытираю рукавом слезы.

– Ладно, извини… Так что ты хотел сказать?

– Что?

– В чем-то признаться… – шмыгаю носом.

– Да ладно… Как-нибудь в другой раз. Что-то многовато признаний на единицу времени.

– Чего уж там, раз пошла такая пьянка… Давай выкладывай.

– Ну, смотри… Я тебя за язык не тянул… Только знаешь что… Давай перед этим еще по одной?

– Как скажешь, – наливаю.

Пьем не чокаясь, как на похоронах.

– Помнишь, лет двадцать назад я в Израиль ездил?

– Ну? – Никак не думал, что эта история уходит своими корнями в такое далекое прошлое.

– Ты меня попросил камешек с Голгофы тебе привезти…

– Да, спасибо тебе.

– Не стоит. Ну, вот…

– Что?

– В общем, я тебя обманул… Мне правда стыдно…

Ничего не понимаю:

– В каком смысле – обманул?

– Это случилось двадцать лет назад… Я был мальчишкой… Понимаешь…

– Ничего не понимаю. О чем ты?

– Просто я закрутился: экскурсии, родственники… У меня ж там куча родственников… По папиной линии…

– И что? – Удивительно, как можно так мучительно приближаться к сути.