Сирота с Манхэттена. Огни Бродвея - Мари-Бернадетт Дюпюи

— Нет, я хочу, чтобы ты знала все. Я уже шел по набережной домой, на улицу Мазарини, когда мне повстречалась женщина. Одета она была несколько странно, но в руках она несла твое желтое платье! Кажется, еще мокрое. С ней был парень лет пятнадцати, и у него были твои лаковые туфли. Я бросился к ним.

— Хвала Господу! Ты повстречал Лазара, моего спасителя! Ричард, я так рада, так рада! Ты, конечно же, возместил им потраченное на фиакр?

— Мы немного поговорили, на повышенных тонах, и я дал немного денег парню, в благодарность за его геройство. Эти лодочники — люди гордые. Слышала бы ты, как Иоланда Дюрье (она назвала свое имя) меня отчитывала! Я почувствовал себя ничтожеством, чтобы не сказать хуже.

Ричард умолк. Лицо у него было усталое, осунувшееся, глаза блестели от волнения. Но Элизабет он показался еще более красивым, чем обычно, — сейчас, когда всегдашняя невозмутимость и высокомерие дали трещину. В дверь постучала Бонни.

— Вот, принесла вам овощного супу и по порции омлета каждому! — объявила она. — Приятного аппетита!

Также на подносе оказался нарезанный хлеб и графин с водой и все, что было нужно из столовых приборов.

— Спасибо, Бонни, вы — ангел. Ангел-хранитель нашей Лисбет! — сказал Ричард.

Польщенная женщина удалилась, радуясь, что и они с Жаном смогут пообедать тет-а-тет. Элизабет заметила на покрывале, по центру кровати, оловянного солдатика. Быстро накрыла его ладонью, а потом и спрятала под подушку.

Ричард, который как раз нюхал ароматный суп, ничего не заметил.

— Нет, не буду есть, пока не расскажу тебе все до конца, — упрямо сказал он.

— Тогда говори скорее, а то остынет, — поддразнила его Элизабет.

К Элизабет неожиданно вернулись вся ее беззаботность и веселость. Ричард посмотрел на нее с удивлением.

— Ты тоже переменилась, — заметил он. — Такая же красивая, но во взгляде нет этой тоски, как у затравленного зверя. Для меня это огромное облегчение. Так о чем это я? Мы остановились на том, что, по милости Иоланды Дюрье, я ощутил себя абсолютным ничтожеством. Она строго наказала получше о тебе заботиться, когда я объяснил, что ты моя невеста. И я обещал. Потом мы с ее сыном пожали друг другу руки.

— Лазар — ее племянник, а не сын.

— Какая разница! Они как раз шли в больницу, отдать твое красивое платье и обувь медперсоналу и забрать ту одежду, в которой тебя доставили.

— Да, монахиня мне рассказала, что это она занималась обменом одежды. Только я ей отдала то желтое платье, я даже видеть его не хочу, не то что надевать! Жаль, что Иоланда с Лазаром не зашли меня навестить.

— Наверное, очень спешили отплыть в Конфлан[7], - предположил Ричард. — Но вернусь к рассказу. Я уже не злился, наоборот, мне было стыдно, и меня мучили угрызения совести. Сам не знаю как, но я оказался на площади Сен-Сюльпис. Увидел церковь, и мне почему-то захотелось войти. У алтаря стоял священник — как будто меня ждал. Знаю, это звучит глупо!

— Что ты, вовсе нет! — заверила Элизабет, беря его за руку.

— Он улыбнулся мне. Я присел на скамью, и святой отец подошел. Не знаю почему, но я все ему рассказал. Все, Лисбет, с нашего с тобой знакомства. Это была исповедь, и я раскрыл ему твой секрет, и твое отчаяние, причины которого я якобы не понимал. Но я притворялся. В глубине души у меня был страх. Я заподозрил правду еще в тот вечер, когда мы уехали в Париж, но не хотел верить. Даже думать об этом было страшно.

— О том, что со мной произошло?

— Да. Что этот мерзавец, твой дед, мог совершить такую гнусность. Я отрицал очевидное, вынудив тебя столько времени терзаться в одиночку. Но теперь все будет по-другому. Я сумею тебя утешить, защитить. Если, конечно, ты ко мне вернешься, если ты правда этого хочешь. Лисбет, ты выйдешь за меня? Обещаю, я ничего не буду от тебя требовать, пусть даже пройдет много месяцев. Лишь бы ты была рядом, чтобы я мог тобой любоваться, баловать тебя и доказывать свою любовь.

Ричард перевел дух от волнения. Наклонился и осыпал пальчики Элизабет поцелуями.

— Я не передумала, я хочу стать твоей женой, — мягко отвечала она. — Потому что люблю тебя. И я тоже сумею тебе это доказать. Но сейчас я хочу поговорить с тобой о своих снах, или, вернее будет сказать, кошмарах. Я пыталась там, в больнице, но ты не захотел слушать.

— Теперь я весь внимание, — серьезно сказал он.

Элизабет в деталях, не упуская ничего, поведала ему о странном феномене, сопровождавшем ее с детства, благодаря чему она догадывалась о инцестуальных порывах своего деда.

— Это пугает, и в это с трудом верится, — заявил Ричард по окончании рассказа. — Я вот чего не пойму: если так, почему ты не сбежала сразу, когда увидела это во сне, почему ждала, пока кошмар не станет реальностью? Твердила, что не надо волноваться, что опасаться тебе нечего. Если бы ты сразу мне все рассказала, я бы не дал этому зверю к тебе прикоснуться!

Элизабет не сразу нашлась с ответом. Подумав немного, она эмоционально воскликнула:

— Я не знаю почему, Ричард! Может, я сама не хотела в это верить, хотя раньше мои кошмары всегда сбывались. Что-то, что сильнее здравого смысла, удерживало меня в Гервиле. Думаю, это мамочка так хотела. Она направляла меня, я часто ощущала ее присутствие рядом. И вот доказательство: я узнала всю правду про деда, найдя те чемоданы и жуткие записки. За это пришлось дорого заплатить, увы!

— Мать не могла потребовать от тебя такой жертвы! — возмутился мужчина. — В итоге ты чуть не умерла! Элизабет, прошу, с сегодняшнего дня рассказывай мне, если тебе снова будут сниться кошмары. Ничего от меня не скрывай. Я хочу разделить с тобой это бремя, и бремя очень тяжкое.

— Спасибо, Ричард!

Он схватил ее за руки и был тут же вознагражден чудесной улыбкой, обещавшей лучезарное будущее.

Нью-Йорк, Дакота-билдинг, четверг, 22 июня 1899 года

Мейбл и Скарлетт Тернер чаевничали в большой гостиной просторной, роскошно обставленной квартиры Вулвортов. Приятно пахло бергамотом и еще теплым лимонным печеньем, которое им только что подала Норма. Эта рослая белокурая девица родом из Канзаса очень старалась угодить хозяйке и сохранить свое место.

Миссис и мистер Вулворт же, не имея на уме ничего дурного, постоянно сравнивали ее с Бонни, и всегда —