Сирота с Манхэттена. Огни Бродвея - Мари-Бернадетт Дюпюи

была полуголая, — с волнением вспоминала она. — Нет, не надо больше об этом думать! Надо забыть!»

Час назад они приехали из больницы Шаритэ. Этой ночью Элизабет хорошо выспалась, и ничего страшного ей не снилось. Бонни забрала ее на фиакре и, пока они ехали домой, сообщила с озабоченным видом, что Ричард не вернулся на улицу Мазарини ни вчера вечером, ни этим утром.

— Но все его вещи дома, и чемоданы тоже.

— Он вернется, Бонни. Хотя бы за одеждой и личными вещами.

Близился полдень, и Элизабет уже начала сомневаться в своих прогнозах, тревожиться. Что, если Ричард исполнил свою угрозу? Она представила, как он является к Гуго Ларошу ради торжества справедливости.

От этих мрачных мыслей ее отвлекла Бонни. Она вошла в комнату — в кухонном фартуке, с полотенцем в руке и натянутой улыбкой на кукольном личике.

— Моя крошка, обед готов! Ты такая бледная, надо тебя как следует подкормить.

— Мне кусок в горло не полезет, пока не узнаю, что с Ричардом. Где его носит?

Не мог же он уехать, не попрощавшись!

— Скажу больше: очень дурно с его стороны было вот так взять и уйти от тебя в больнице! — буркнула подруга.

— Может, сел на поезд, как грозился, и сейчас уже в Шаранте? Если он все расскажет дяде Пьеру и дедушке Туану, вместе они могут совершить непоправимое.

— Этого еще не хватало! Господь с тобой, Элизабет, ты меня пугаешь.

Женщины обменялись встревоженными взглядами. Запах гари вернул Бонни к реальности.

— Ну вот, мои говяжьи медальоны[6] сгорели! — всполошилась она и бросилась в кухню.

Элизабет посеменила за ней. Живот у нее все еще побаливал, но она этому только радовалась. Бонни жалобно причитала над дымящей чугунной сковородой:

— Вот беда! После всех этих тревог у меня ничего в голове не держится!

— Бонни, это такие мелочи! Лучше поговорим о другом. У вас уже был разговор с дядей Жаном?

— Да, вчера вечером.

— И как он отреагировал?

— Конечно разозлился, разволновался. И ночью я слышала, как он ворочается тут, в кухне, на своей постели. Я не выдержала и пришла к нему. Как могла, утешала. Мало-помалу он успокоился. Не бойся, Жан и словом не обмолвится о том, что с тобой случилось. Как ты хочешь, так и будет.

— Вот и хорошо! Спасибо, Бонни. Погоди-ка, кто-то поднимается по лестнице! Только бы это был Ричард!

Обе навострили ушки, затаили дыхание, но шаги оборвались не на их площадке, а этажом выше.

— Соседи, — вздохнула Элизабет. — Господи, где же Ричард?

Этим вопросом молодая женщина задавалась еще долго, до самых сумерек.

Лежа в кровати, она время от времени целовала свое помолвочное кольцо. И ждала, ждала, ждала…

— Я же его люблю, люблю по-настоящему! — шептала она. — И я его лишилась, как когда-то родителей, а потом — Жюстена.

Впервые за много месяцев Элизабет осмелилась вспомнить об этом юноше, замковом конюхе. Он уехал из дому, узнав, что мать, прислуга в доме Ларошей, зачала его от хозяина, то есть он, Жюстен, — побочный сын помещика, плод адюльтера, случившегося в чердачной каморке, каких в замке было множество.

Белокурые волосы, нежный взгляд черных глаз, ласковая улыбка, делавшая его совершенно неотразимым… Элизабет быстро достала из-под подушки маленького оловянного солдатика.

— Я берегла тебя все эти годы, — проговорила она.

За это время игрушка, солдат с барабаном, сильно потускнела, краски стерлись.

— Жюстен сказал, ты будешь меня защищать. Только ничего у тебя не получилось…

Внезапно Элизабет снова стало очень грустно, и она закрыла глаза. Когда-то она была влюблена в Жюстена и он ее тоже обожал.

— Разве мог ты перебороть судьбу? — продолжала она едва слышным шепотом. — И нам с Жюстеном пришлось расстаться. Не могла же я выйти за сводного брата собственной матери! Грустная ирония судьбы!

Она невольно затаила дыхание — на лестничной площадке разговаривали мужчины! Еще мгновение — и радостно, с облегчением вскрикнула Бонни, а потом и позвала ее:

— Элизабет! Они пришли! Жан привел Ричарда!

Молодая женщина встала, дрожа от радости. В комнате было сумрачно, и когда дверь распахнулась, в просвете вырисовался силуэт ее суженого.

— Лисбет, прости! Прости, милая! Я повел себя как дурак.

Он протянул к ней руки, и Элизабет бросилась к нему на шею. Они порывисто обнялись, не замечая ничего и никого вокруг.

Несколько минут спустя Бонни вернула их с небес на землю, пригласив всех к столу.

— Если тебе не трудно, принеси еду сюда на подносе, — попросила Элизабет. — Нам надо побыть вдвоем.

— Воркуйте, голубки! А я пока покормлю своего Жана, — шутливо отозвалась Бонни.

— Жан намного терпеливей и покладистей меня, — признал Ричард.

— Святая правда! Он принял мои условия, и мы поженимся уже в Нью-Йорке. Когда люди любят друг друга, время значения не имеет.

С этими словами Бонни вышла и закрыла за собой дверь. Элизабет зажгла керосиновую лампу, своим золотистым светом озарившую скромную обстановку комнаты.

— Где ты все это время был, Ричард? — спросила она наконец, присаживаясь на край кровати. — Я дома с самого утра, но весь вчерашний день в больнице я ждала, что ты вернешься. Понимаешь ли ты, как мне было тревожно? Я перебрала тысячу вариантов, один страшнее другого.

Американец уселся в единственное в комнате кресло, лицом к ней. Элизабет отметила про себя, что бежевый льняной костюм сильно измят, внизу штанин — пятна грязи. Ворот белой рубашки был расстегнут.

— Вид у меня непрезентабельный, знаю, — вынужден был признать он. — Шляпу я потерял, галстук забыл в каком-то бистро. Лисбет, мне правда очень жаль, что я так разозлился и ушел. Но, может, так было нужно, потому что сейчас я смотрю на ситуацию другими глазами. И я раскаялся, за что надо благодарить священника церкви Сен-Сюльпис.

— Ты, который так далек от религии? — изумилась молодая женщина.

— Так, как в детстве, я, конечно, в Бога не верю, но многие обращаются к Нему в минуты, когда помощи больше ждать не от кого. И вчера это был как раз такой случай. Я несколько часов бродил по городу, чтобы успокоиться, пока не понял, что стою на вокзале Аустерлиц и смотрю расписание поездов в Ангулем. Причину ты понимаешь?

— Конечно.

— Но я никуда не поехал. Я сильно перенервничал, я устал, и твое лицо стояло перед глазами. Такой я оставил тебя в больнице — бледную, несчастную. И тогда я вернулся к мосту Пон-Неф и понял, сколько тебе пришлось выстрадать после нашего отъезда из Гервиля. И заплакал, хотя это, как ты знаешь, со мной случается крайне редко.

— Ричард, ты весь дрожишь! Ты