Mi Lucha - Сергей Саканский

С минуту Генрих смотрел на Гитлера, не мигая, как змей. Потом расхохотался.

Они сидели в кают-компании, Генрих откупорил бутылку «Советского шампанского», по признанию знатоков, самого лучшего шипучего вина в мире.

– В языке древних ацтеков попадаются и более могучие сочетания согласных, – сказал он. – Контрвзбзднуть – слово-чемпион для одной отдельно взятой страны. Ты, наверное, думал, что мы не осведомлены о твоем знании русского языка, и надеялся, что это как-нибудь сыграет тебе на руку, да?

Гитлер пожал плечами:

– Признаться, я подумал об этом тогда, в поезде… Но тут же сообразил, что это могло быть не более чем драматургическим ходом, о котором режиссер просто забыл. В жизни полно таких ложных ходов, ружей, которые никогда не стреляют…

– Ну, не скажи! – Генрих дотронулся до фигурки солдатика на столе. – В нашей реальности ружье просто висит на стене, ржавеет и старится, набирает антикварный потенциал, а в какой-нибудь другой – возьмет да и выстрелит.

– Это если принять, что альтернативная реальность возможна, да еще к тому же – что у нее те же самые декорации.

– А к чему ей другие? – Генрих указательным пальцем постучал солдатика по голове. – Если и существует какой-то Режиссер с большой буквы, то ему сподручнее воспользоваться существующими. В Режиссера можно верить или нет. Но есть способ объяснить реальность, ясно представив себе его образ. Если допустить, что жизнь – это какое-то бесконечное кино, и мы с тобой лишь тени на простыне…

– Кино, которое снимается здесь, со мной, в этой ебаной подлодке, шедевром не назовешь, – сказал Гитлер опять по-русски. – Режиссер же мне кажется довольно убогой личностью. Все дело в самом качестве его славы. Слава состоялась, но не та. И даже не в том полушарии планеты.

– Любое художественное произведение можно истолковать тем же методом, каким толкуют сны, – сказал Генрих, покачав солдатика на журавлиных ногах. – В данном случае, у нас присутствует слишком много фаллических символов. Со стороны может даже показаться, что Режиссер – это просто какой-то молодой человек, которого бросила девушка, и он хочет оправдаться перед ней, придумав всю эту архитрудную галиматью о замене жен и любовниц. Но реальность такова: Режиссер существует, он создал это кино, и мы приближаемся к его финалу, в котором ожидается довольно ловкий трюк. Конец будет настолько неожиданным, что зритель почувствует себя полным идиотом. Да и ты ни о чем не пожалеешь, милый Адольф!

– Вот что я хотел вам сказать… – Гитлер сфокусировал взгляд так, что его небесно голубые радужки, почти не содержащие меланина, сдвинулись к переносице, и это свидетельствовало о состоянии крайней задумчивости.

– Что это за стиль! – с возмущением перебил Генрих. – Разве мы перешли обратно на «вы»?

– Я имею в виду всех вас – тебя, товарища Лучо, покойного Джузеппе… То есть – незабвенного Сальвадоре. Всех лучистов. Я хотел сказать, что вряд ли у вас найдется такая сила, которая заставит меня работать на вас.

– Об этом не беспокойся. Сила найдется.

– Деньги меня не интересуют. Родных у меня нет… Так что, если вы захотите пытать кого-то в моем присутствии, засовывать его в электрический рояль или резать ему глаз…

– Ставить ему серную клизму… Слишком уж ты драматизируешь.

– Смерти я не боюсь.

– Trava guarda cigarra! – сказал Генрих, двинув по скатерти коробку Partagas, как бы делая ход в какой-то настольной игре. – Мы предлагаем тебе жизнь, а не смерть.

– Что бы вы мне ни предложили! – Гитлер взял сигару, выкусил и сплюнул. – Дело не в этом. Мне ведь не яму надо копать, не забор красить, как Том Сойер. А писать картину, типа Кончивший хуй товарища Троцкого. Или Товарищ Лучо ест конопляные бобы. Но рука художника не может работать по принуждению. Вы похитили гения, а получили посредственного живописца. Вот только чего я не могу понять! Как это вам удалось перетащить на свою сторону хотя бы одного из нас, скажем, того же Эйзенштейна?

– Мы нашли личные ключи к каждому. У любого индивида есть скважина, куда можно засунуть ключ… То есть – хуй. То есть – тьфу! Ты меня совсем запутал со своими оговорками. Ключ, конечно.

– Интересно, где находится эта скважина у меня? Или… Если вы…

Гитлер вдруг нащупал одну странную мысль. Она была настолько дикой, что он даже не осмелился ее додумать. Внезапно он развеселился, плеснул шампанского в оба бокала и разом осушил свой.

– Ладно! – воскликнул он. – Давай, показывай, как ходят твои солдатики.

– Здесь нет ничего сложного, – сказал Генрих и щелкнул одного из солдатиков по попке. – Вот это знаменосец. Он ходит конем. В зависимости от того, как лягут кости, может ходить конем простым или длинным, добрым конем или злым. В исключительных случаях, знаменосец ходит ебучим конем.

– Странная какая-то игра, – усмехнулся Гитлер. – Получается, что знаменосец – самая сильная фигура на поле битвы?

– Да. Но в то же время – и самая слабая. Потому что знаменосец безоружен. Он может сколько угодно бегать по полю битвы, махать своим знаменем среди окровавленных тел. Но толку от него никакого. Поэтому он никогда и не ходит, а просто стоит на своем месте. Дальше принцип такой: чем лучше вооружена фигура, тем меньше ее свобода. Так, например, простые солдаты ходят только ебучим конем. Младшие офицеры – простым и длинным. И дальше – согласно воинскому званию. А вот генералы ходят всеми возможными конями, кроме ебучего. Зато вооружен генерал всего лишь кинжалом и бьет только на одну клетку. Эту игру товарищ Лучо придумал сам. Более того, он сделал ее своими руками, слепил и разукрасил солдатиков. Игра существует в одном-единственном экземпляре и товарищ Лучо всегда возит ее с собой.

– Так я и знал! – воскликнул Гитлер. – А ты, мой дорогой, наконец-то проболтался. Я давно уже понял, что исчадье ада находится здесь, на этом корабле.

– Да? И где же, по-твоему, находится Исчадье Ада?

– За поворотом коридора, в запертой каюте.

– Холодно. Не угадал.

– Ну, разве что, если он вышел оттуда, выбрался на моцион, как позавчера, когда меня двинули мордой о стену.

– Допустим, он вышел. И где, в таком случае, он сейчас находится?

– Да хер его знает! На капитанском мостике – дает команды капитану.

– Это теплее, потому что ближе. Но все равно – холодно.

– Ну, тогда – в гальюне, то есть, я хотел сказать – на камбузе. Проверяет, правильно ли приготовлена вахачотль… Пробует качество вина.

– Значительно теплее, – сказал Генрих, отхлебнув из бокала, – но все же – не то. Товарищ Лучо гораздо ближе. Ты мог бы догадаться об этом и раньше, когда я сказал, что Луис изменил свое лицо. Грубо говоря, он находится здесь, в этой комнате.

– Где? – Гитлер оглянулся по сторонам, его взгляд остановился на Генрихе и вдруг он увидел и узнал его глаза…

– Trava guarda cigarra! – сказал товарищ Лучо, одними глазами смеясь.

В самом деле… И надо быть таким идиотом, чтобы не догадаться! Ты и был тем самым ружьем. Генрих какой-то Геблербухер… Никому не нужный персонаж, которому здесь уделено так много внимания.

Гитлер очнулся на полу и прямо перед глазами увидел пляшущий лакированный ботинок товарища Лучо.

С самого начала было ясно, что он присутствует где-то рядом. Да и не похож ты вовсе на немца. Чисто романский тип, черная курчавщина. И когда ты заговорил о пластической операции… А запертая каюта была лишь отвлекающим маневром. Но стоп! Запертая каюта существует, и явление товарища Лучо вовсе не объясняет запертую каюту!

Гитлер встал на четвереньки, взобрался по спинке кресла, сел.

А что если прямо сейчас взять со стола бутылку и ударить его по лбу? И бить, бить, бить, пока он не умрет?

– Это неправильное решение, Адольф, – будто подслушав его мысли, сказал Генрих, то есть – тьфу! – товарищ Лучо. – Машина давно работает без моего участия. Убей ты старину Луиса хоть дюжину раз, с головы товарища Лучо не упадет ни волоска.

Он осторожно взял бутылку из-под руки Гитлера и осветил бокалы золотистым танцем шустрых пузырьков. Чокнуться, однако, промахнулся, поскольку Гитлер отдернул руку.

– За упокой пьют не чокаясь, – буркнул Гитлер и залпом осушил свой бокал.

– Что и говорить, – сказал товарищ Лучо. – Забавным парнем был этот герр Геблербухер. Впрочем, ты можешь называть меня Генрихом, как в старые добрые времена. Можно – просто Луис или синьор Бунюэль. Можешь даже сам придумать мне любое удобное имя.

– К этому еще надо привыкнуть.

– Прошу прощения за мой невинный обман. Мне очень хотелось познакомиться с тобой в неформальной обстановке. Да и в желании лично проконтролировать операцию нет ничего необычного. Ведь я наблюдал за тобой уже много лет, с тех самых пор, как увидел твоих собачек.