Наши звезды: звезда Полынь (журнальный вариант) - Вячеслав Рыбаков

Вот и засветил.

И теперь даже вспомнить трудно, с чего началось-то!

Как всегда - с пустяка. С выстрела в Сараеве. Но пустяк-то пустяк, а это ж надо иметь напрочь свихнутые мозги, чтобы вот так выворачивать мелочи наизнанку и ломать вечеринку об колено в угоду своей узкой идейной специализации. Сидят люди, каждый со своими прибамбасами, не черти, не ангелы, и им весело и дружно. Корховой, посмеиваясь, рассказал в лицах, как недавно, выпивая с японским одним редактором в гостинице, где тот остановился, они столкнулись с необходимостью сходить за добавкой. Ну, спустились в кабак, там только что танец очередной начался, народ потянулся из-за столиков, и на одном сиротливо осталась едва початая бутылка “Джонни Уокера”. Ни тарелок, ни вилок-ложек… Торчит бутыль, и все. Картина - вызывающая, по большому счету - невыносимая. А они оба уже сильно теплые. Переглянулись молча и поняли друг друга без слов. Без единого русского, без единого японского и даже без единого английского. Просто короткий взгляд глаза в глаза, обмен понимающими улыбками, и все. Подошли, взяли - и в лифт. И уже в лифте, не дотерпев до прибытия в номер, из горлышка пригубили. И оба довольны были потом весь остаток вечера, будто по Пулитцеровской какой-нибудь премии схлопотали. “Так что культуры, может, и разные, - под общий хохот закончил Корховой, - но есть в людях что-то базовое. Всегда можно найти точки соприкосновения. Общечеловеческие ценности, ребята, не пустой звук!” Ну, рассказал человек смешную историю во время застолья - что тут плохого. Даже неизвестно, правда это, или он для красного словца и вящего веселья приврал и приукрасил. Но Бабцев этот с постной миной не преминул изронить золотое слово правды: “Вот только вопрос: что он потом о нас подумает? Что, интересно, они о нас благодаря таким, как вы, думают?..” А то неизвестно, что они о нас думают, хотел было отмахнуться Корховой, любой их фильм про нас посмотри. Но смолчал. Не хотелось портить вечер. На фига? Ну хорошо же сидим! И Наташка рядом, смеется, и иногда получается коснуться ее локтем, а она даже не отдергивается. Так что поддался на провокацию как раз Фомичев, обычно в таких вопросах нейтральный до зевоты; тоже, верно, уж окосел. “Почему мы все время должны думать, что о нас подумают? Почему его не озаботило, что мы о нем подумаем?”

Сразу стало ясно: Бабцев только того и ждал. А то вроде как все людьми себя чувствуют, забыли о своей скотской сущности, пора напомнить. “Всему свету известно, что японцы не воруют, а работают. Просто-таки по результатам известно. Где Япония и где наша Раша! Именно поэтому человек, про народ которого известно, что он исключительно порядочен, честен и трудолюбив, может себе позволить такую шалость. Особенно здесь, в нашем Парке русского периода. А вот нам следовало бы вести себя особенно осмотрительно, потому что всему свету известно: мы тут, как и все рабы - ворье. Спокон веку - ворье. Удел ежесекундно зыркать по сторонам в поисках того, что плохо лежит, - это нормальное состояние русского крепостного, у которого нет гарантированной собственности…”

У Степана от негодования просто в зобу дыхание сперло. Это японцы-то не воруют! Одна из самых мощных мафий в мире! Но хрен с ними, с японцами, - их проблемы! А мы! Мы!! И Корховой, нервно запинаясь и став опять бездарно косноязыким, поведал, что в родной деревне его родителей (до школы да в младших классах Корхового увозили туда к бабушке на целое лето, и он всей сутью своей успел неотторжимо впитать эту истинную - луговую, соломенную, яблочную - Русь) еще в семидесятых никто не запирал домов. Разве что снаружи на щепочку или палочку, когда уходили.

“Баушка, ты зачем в колечко хворостинку сунула?” - “Ну как же, Степушка?.. Ежели кто к нам придет - сразу увидит: никого нет дома…”

Хотя в то же время: “Степка, ну что ты все с книжкой да с книжкой? Ты мушшына или кто? Делать нечего - так по воду сходи!”

Но об этом - не здесь и не сейчас…

Бабцев усмехнулся своей кривой, превосходственной ухмылочкой.

“Да что у вас там взять-то было?” - парировал он.

Хорош довод, да?

“А когда стало, что взять, - свирепея, заорал Корховой, - кто взял? Иванов-Петров-Сидоров, что ли? Нет, дорогой! Гусинский-Березовский-Ходорковский! Так кто тут рабы? Кто зыркает, что плохо лежит?”

“Мужики! Эй, мужики! - уже откровенно встревожившись, спохватился Фомичев. - Кончайте! На кой ляд вам это надо? Хорошо ж было!”

Поздно.

Бабцев с ледяной удовлетворенной улыбкой откинулся на спинку своего стула.

“Ну, разумеется, - сыто констатировал он. - Опять во всем евреи виноваты. Какая свежая мысль! Как она необходима для процветания Отчизны!”

“Валентин, ну хватит, правда! - взмолилась уже и Наташка. - Евреи хорошие, мы любим евреев. Я сама еврейка! - и она указательными пальцами растянула себе глаза чуть ли не к вискам, подчеркивая раскосость. - Все мы отчасти русские, но все мы немножко евреи. Будет вам, ребята!”

Да. Ну почему стоит только заговорить о России и русских, икнуть не успеваешь, как, сам того не желая, говоришь уже о евреях? И то, с чего начался разговор, уже забыто, уже неважно все по-настоящему важное, будто нет в мире иных проблем, кроме как исчадия ада они или вечные жертвы? Да что в лоб, что по лбу!

Корховой всадил еще грамм полтораста, пытаясь взять себя в руки, и тут ему показалось, что у него появился довод - мирный, уважительный к собеседнику и, что немаловажно, даже где-то неотразимый.

“Послушайте, Валентин, - сказал он, стараясь, чтобы голос звучал спокойно. - Всем понятно, что есть такой штамп. Типа если в кране нет воды… Он отвратителен. Но есть другой штамп. Что еврей - это просто-таки синоним несчастного страдальца, от веку без вины виноватого. Его все гнетут ни за что ни про что, просто потому, что он еврей. А спроси: а почему, собственно, их все всегда угнетали, может, отчасти и неспроста? Правильный ответ: потому что они несчастные евреи, народ с очень тяжелой исторической судьбой, ведь их всегда все угнетали. Это тоже штамп. Но есть еще много штампов столь же мерзких и неумных. Например, стоит кому-то заикнуться о тяжелой - тоже тяжелой! - судьбе русского народа, как в ответ слышишь: ну, никто вам не виноват, вы все это сами на свою задницу придумали! Чуть заикнись о тех, кто нам кровь пускал и головы морочил, сразу - ага, конечно, чтобы оправдать собственную глупость и подлость, всегда надо найти врага. Так ненавидеть одни штампы и так боготворить другие - разве это честно?”

Корховой и сам не ожидал от себя столь связной, и вроде бы убедительной, и даже вроде бы сбалансированной, ни для кого не обидной речи. Он с облегчением и толикой гордости перевел дух.

Однако Бабцев в ответ лишь развел руками: ну, мол, случай клинический, медицина бессильна.