Тропой мужества - Стрелков Владислав Валентинович

– Ты как? – спросил его Степан.

– Терпимо. Но теперь не ходок я. Сейчас «дегтярева» заберу. Больше проку от меня будет. Что там немцы?

– Отошли.

Якушев осторожно выглянул и принялся наблюдать.

– Сержант, а откуда тебе известно, что у немцев восемь пулеметов? – спросил лейтенант.

– По штату у них во взводе четыре ручника, – ответил сержант, и тут он заметил шевеление в глубине леса.

– Товарищ командир, там справа, у опушки…

Лейтенант посмотрел в бинокль. На опушке, почти в глубине леса находилась группа вражеских солдат, а рядом размахивал руками какой-то мужичок.

– Кто-то из местных… – пробормотал командир.

– То Прищепа, – услышали они за спиной. – Сволач вядомая! Гэта ен гермацам брод паказав.

Никто не заметил, как этот проныра появился.

– А ты что тут делаешь? – изумился Якушев. – А ну кыш отсюда. Убьют же!

– А я ворага биць хачу! – невозмутимо ответил Андрейка. И поднял из травы трехлинейку с примкнутым штыком. – Тольки патронав няма.

Лейтенант винтовку сразу отобрал.

– Я ж вас папярэдзив, а вы… – насупился парень.

Вдруг один из бойцов выругался. Степан проследил за его взглядом, присмотрелся и похолодел – немцы вновь пошли в атаку. Но перед собой они гнали стариков, баб, детей…

Бойцы оторопели.

– Сволочи, – процедил потрясенный Воронин. – Вот сволочи!

Бабы брели, прижимая к себе детишек. Их толкали прикладами. Старики пытались прикрыть родных и сразу получали удары. С поля слышался плач.

Вдруг из глубин сознания всплыло такое, отчего Степан чуть не выронил винтовку. Перед глазами замелькали страшные видения – разрушенные бомбежками города, замерзшие трупы на улицах Ленинграда… сожженные деревни… Хатынь… Росица… Бабий Яр… простые названия, вдруг ставшие страшным напоминанием в будущем.

В будущем?

Степан удивленно огляделся. Все напряженно смотрели на поле, сжимая оружие.

«Твари! Их истреблять надо. Всех до единого! За все, что они натворили на нашей земле!» Это никто не сказал. Это подумал кто-то за него, и Степан был с ним согласен. Злость заполнила сержанта полностью, до скрипа зубов.

– Это что же творится, товарищи? – растерянно спросил один из бойцов. – Это же бабы! Дети! Старики! Как они могут так? Разве у них нет жен и детишек?

– Плевать им на нас! – ответил резко Якушев. – Нет у них никакой совести. Это все план «Ост». Уничтожение всех русских. Расстреляют, потравят газами, сожгут, потому что унтерменши мы. Нелюди, значит.

И замолчал, удивляясь сказанному. Память вдруг подсказала такое…

– Как это нелюди? – вскинулся лейтенант. – Ты чего несешь, сержант?

– То самое, командир, – процедил сержант не своим голосом. – Вон, туда посмотри… что они творят! Люди для немцев они сами, все остальные – недочеловеки.

– Сволочи! – выругался боец. – Подойдут наши, так ударим, что сразу поймут – кто здесь люди!

Якушев уже знал, что удара не будет, что Красная Армия нанесет свой сокрушающий удар нескоро. Долго еще до этого удара. Но он промолчал, сам потрясенный.

Плач и вой приближался. Немцы толкали перед собой заложников, стреляли из-за их спин и тут же прятались. Бойцы целились во врага, но стрелять опасались, не задеть бы баб да детей…

Один старик отмахнулся от солдата, и тот пристрелил его. Бабы взвыли громче. Кто-то кинулся назад, к лесу. Выстрелы… упал убитый старик… мальчишка… молодая женщина…

– Мамка! Мамка-а-а! – взвыл за спинами бойцов Андрей. – Мамку забили!

Парень вскочил и бросился вперед, но, не пробежав и десятка метров, вскинул нелепо руками и рухнул, обливаясь кровью.

– Су-у-уки-и-и-р-р-р-а-а-а-а!

И три десятка бойцов понеслись на врага.

В штыки.

«Там пулеметы!» – мелькнула чужая мысль и пропала в бурлящей ярости.

– Ыр-р-р-а-а-а! – рождающийся в груди рык драл глотку и глушил все вокруг, словно не тридцать разъяренных бойцов атакуют врага, а вся рота, батальон, полк!

Острые жала штыков сверкают на солнце и уже нацелены на ненавистные серые фигуры с закатанными рукавами и в глубоко надвинутых на головы касках.

От опушки запоздало ударили пулеметы. Но бойцы успели пробежать склон, и теперь толпа и сами немцы прикрыли атакующих. С холма заработал «дегтярев». Это старшина начал гасить немецких пулеметчиков.

Немецкая пехота стала стрелять прямо сквозь толпу. Это только прибавило ярости бойцам.

– Ур-р-ра-а-а! – Первым вломился в толпу немцев лейтенант с винтовкой в руках и с ходу вонзил штык во врага.

Якушев перескочил тела двух женщин, и перед ним оказался здоровенный фриц с карабином и штыком. Тот подался вперед, выбрасывая маузер навстречу сержанту, но Степан уклонился влево и сразу ударил. Штык вошел словно в манекен на полигоне. Немец выпучил глаза, выронил карабин и схватился за мосинку. Якушев попытался ее выдернуть, но немец держал ствол обеими руками и крепко. Тогда сержант подхватил немецкий карабин и ударил прикладом под каску.

– Сзади! – вспыхнуло в голове.

Успел оглянуться и машинально двинуть карабин назад.

– Шайзе… – прохрипел немец, заваливаясь.

Дернуло левую руку. Степан отмахнулся карабином и сразу ударил штыком. Что-то сильно стукнуло в маузер, выбивая из рук. Якушев отшатнулся, запнулся об убитого немца. Упал.

– Сыно-ок… помажи… – простонал кто-то рядом.

Пожилая женщина с большой раной на шее. Боль в ее глазах быстро затухла. Женщина замерла…

Ир-р-р! Якушев зарычал, взвился, в прыжке вырывая саперную лопатку, и кинулся вперед.

Отбить штык, взмах, и лопаткой под каску.

По шее немцу, что завалил лейтенанта и пытается добить его штыком.

Взмах, удар, еще удар…

Якушев многое умел. Драться умел, хорошо умел, виртуозно владел ножом, но то, что он творил сейчас…

Какая-то неведомая сила помогала ему. И в голове вспыхивали незнакомые слова, сопровождая его стремительные движения – хоу-сао-туй, мае-гери, гедан-кингери…

И лопаткой, лопаткой…

Подкатом под ноги, левой в пах, лопаткой по шее, оттолкнуться от упавшего, навстречу набегающему врагу, поднырнуть под штык, саперка мелькает два раза, а немец, хрипя и брызгая кровью, улетает за спину…

Свалка! Лязг! Хруст! И рев. Утробный. Оглушающий.

И немцы не выдержали. Сначала попятились, потом побежали.

– Ы-р-р! – вырывается из глотки. – Бей! Бе-е-ей!

– Вперед! – это лейтенант. Еще жив пацан! Весь в крови, глаза бешеные, в руках винтовка, а окровавленный штык выглядит страшно…

– Ур-р-ра! – и бойцы бегут следом за удирающим врагом.

Догнать! Убить!

Степан настиг удирающего немца. В прыжке мощным ударом сломал тому хребет, достал до другого врага, рука с лопаткой в замахе…

Вдруг в голове ярко вспыхнуло. Ноги подогнулись, и Якушев провалился в черноту…

Из неотправленного письма Отто Зейгардта:

«Восемь дней войны, и трудно поверить в то, что произошло всего два дня назад. И я рад, что выжил в той бойне. Моя милая Марта, я не хочу пугать тебя описанием того ужаса, что я испытал тогда. И видит Бог, никто из камрадов не ожидал. Мы все знали, что русские сильны в штыковой атаке, но это…

Их глаза горели бешенством, они рычали как звери. И шли на нас неуязвимые, страшные, жуткие.

На меня надвигался один Иван. Он на моих глазах вонзил штык в грудь Липке, я писал как-то о нем, так этот Иван поднял беднягу Липке на штыке и швырнул через себя. Как куклу. С жутким рыком. Потом он посмотрел на меня, и страх парализовал меня. Я ничего не смог сделать. Русский штык пробил мою грудь.

Но я выжил. Мне сказали, что тогда погибло много камрадов и я уже много раз благодарил Бога, что я один из выживших…»

Глава 3

– Паша. Паша!

– А? – поднял голову Свешников.

– Я вот все думаю, – произнес Маргелов, – что это с нами было?

– Не знаю… – буркнул Профессор.