Скрытые корни русской революции. Отречение великой революционерки. 1873–1920 - Екатерина Брешко-Брешковская

В полдень мы четверо, включая старика, рассаживались вокруг деревянной миски и с большим аппетитом хлебали суп. Я много разговаривала со стариком, расспрашивая его о жизни рабочих и слушая его рассказы о прошлом. Это была жестокая повесть. Крестьяне, покинувшие родные дома не по своей воле и загнанные хозяевами в безнадежное рабство, несколько раз «бунтовали», требуя, чтобы их отправили назад, и отказывались работать на заводе. За это их наказывали. Каждого пятого или десятого человека пороли. При заводе оставляли солдат. Эти солдаты, подобно саранче, все пожирали, не оставляя для местных жителей ни крошки хлеба. Самой ужасной была судьба крестьянских вождей – тех людей, кто громче всех говорил и наиболее настойчиво отстаивал крестьянские права.

На мою просьбу помочь мне вести революционную пропаганду в Смеле старик ответил:

– У меня не осталось сил. Меня жестоко наказывали. Один солдат стоял у меня на одной руке, второй – на второй, и еще двое у меня на ногах. И меня били – били до тех пор, пока земля не пропиталась кровью. Вот так меня пороли. И это происходило не один-два раза. Меня ссылали в Сибирь, я возвращался и начинал все заново; но больше я не могу.

Я спросила его, есть ли здесь молодые, храбрые крестьяне, которые принимают близко к сердцу интересы заводского народа, которые уверенно говорят на сходках и подвергаются особым гонениям со стороны заводских властей. Он назвал двух крестьян. Один из них, мастеровой средних лет, жил с женой и детьми по соседству. Другой, немного постарше – на другом конце деревни. У него тоже была семья. Я посетила первого и спросила, не хочет ли он почитать умных и правдивых книг. Он вопросительно взглянул на меня, словно удивившись тому, что такая простая крестьянка, как я, вообще умеет читать.

– Ладно, – ответил он. – Приносите.

У нас с собой было несколько воззваний в виде прокламаций, листовок, сказок, легенд и волшебная сказка «Четыре брата». Я выбрала одну из них и в следующее воскресенье отправилась к соседу. Пока я читала, он внимательно слушал. Его жена с удивлением смотрела на нас. Несколько раз она подходила послушать, а затем возвращалась к работе. Когда я закончила, он сказал:

– Если такие листовки раздавать народу и объяснять их, из этого что-нибудь выйдет. Но как нам начать это в одиночку? Мы пытались много раз, но не получали поддержки из других мест, и наши попытки оставались тщетными. Люди должны быть едины и должны думать одинаково, иначе успеха не добиться. Вам следует ходить по деревням и говорить с народом.

– Если у вас есть надежные товарищи, которым можно доверять, – сказала я, – созовите их, и я буду им читать.

Мы договорились встретиться в следующее воскресенье. Я пришла первая. В хате не было никого, кроме хозяина и его детей. Я спросила, указывая на детей:

– Они останутся тут?

Он с удивлением посмотрел на меня:

– Но это же мои дети.

Я вспомнила, что мои родители, ведя политические разговоры, всегда отсылали детей из комнаты.

В хату набилось человек двадцать. Они внимательно слушали. Когда я закончила, один из рабочих спросил:

– Где она научилась так хорошо читать?

– Она из дворовых, – объяснил хозяин хаты. – Долго жила с господами, и они ее обучили.

После этого рабочие стали обсуждать услышанное и договорились снова собраться через неделю. Они не возражали против моего предложения готовить почву для всеобщего восстания, но было очевидно, что недавние карательные меры произвели на них ужасное впечатление. Они как один говорили:

– Если все согласятся восстать одновременно, если вы договоритесь со всеми, то из этого может что-нибудь выйти. Мы несколько раз пытались восставать, добиваясь права иметь землю. Все было бесполезно. Сюда присылали войска, людей наказывали и губили.

От этих слов все старики вздыхали. На лицах молодых было написано уныние. Они немного поговорили и разошлись.

Я решила сходить к крестьянину-революционеру на другом конце села. Уличная сеть здесь была такой запутанной, что приходилось спрашивать путь у прохожих. Они с готовностью указывали дорогу, но почти неизменно спрашивали, что мне нужно от этого человека, и мне приходилось выдумывать объяснения. Наконец я нашла его дом. Дверь была заперта. Я долго и громко стучала. Наконец мне открыли. Передо мной стоял огромный крестьянин, полный энергии. У него было багровое лицо, нечесаные волосы и черные горящие глаза. Оказалось, что он был изрядно пьян и спал, а кроме него, в доме никого не было – день был выходной. Хозяин сразу же сказал, что жены нет дома. Я сказала ему, что подожду, и вошла. Мы сели на лавку. Я начала разговор.

– Слышала, – сказала я, – что вы хорошо знаете о том, что тут происходит, что защищаете права рабочих и говорите умные речи на сходках.

Мой собеседник улыбнулся:

– Я всегда готов на все, но меня никто не поддерживает. Люди боятся. Когда начальство кричит на них, они робеют и замолкают.

Он пришел в возбуждение и принялся рассказывать о своих подвигах в фабричных конторах и на сходках. Но затем его глаза потускнели; он стал говорить медленно и повторяться. Когда я встала, чтобы уйти, он снова возбудился и, поспешно достав из-под скамьи бутылку, поставил на стол два стакана и стал уговаривать меня остаться и выпить с ним.

– Спасибо, – сказала я, – но сегодня слишком жарко. Я зайду в другой раз, когда хозяйка будет дома. Тогда мы выпьем все вместе.

Он настаивал, чтобы я осталась, но, когда я протянула руку, вежливо пожал ее и проводил меня до двери. Я не хотела связываться с таким невоздержанным человеком, поскольку опасалась неосторожных поступков.

Домой я вернулась в сильном разочаровании, так как в своем энтузиазме и нетерпении хотела поскорее найти тот слой людей, в котором уже зрело осознание неизбежного протеста. Я хотела, чтобы крестьяне поняли: следует вести не местную борьбу против уже известных врагов, а всеобщую борьбу против верховной власти.

Дольше оставаться в Смеле казалось бессмысленным, хотя мы уже полюбили людей, которые прощали «орловчанкам» все их странные выходки. Мы с Машенькой уже придумали предлог для расставания и ждали только возвращения Стефановича, чтобы уйти вместе с ним. Однажды в нашей комнате неожиданно появился юноша в городском платье. Он прибыл из Киева с паролем и сообщением, в котором мы предупреждались, что наше место жительства и маршрут известны жандармам и что нас уже выслеживают. Во время одной из поездок в Киев Стефанович оставил наш точный адрес в кабинете у Лури. Полиция обыскала кабинет и забрала все бумаги, а Лури был арестован, хотя вскоре сбежал и скрылся за границей. После этого наши киевские товарищи послали нам срочное предупреждение и немного денег, сообщив, что Стефанович встретит нас в Черкассах.

Мы быстро собрали мешки и объяснили хозяевам, что нам предложили выгодную работу в другом месте. С мешками за плечами пошли на базар, где всегда можно было найти извозчика, готового везти пассажиров в Черкассы. Мы нашли одного, который возвращался налегке, и он с готовностью согласился взять нас. Я была довольна, что мы с Машенькой едем одни. Мы заплатили по рублю каждая. Мы ехали без остановок, по пути никого не встретили и в Черкассах были к вечеру. Остановившись на другом от пристани краю города, стали ждать Стефановича. Он прибыл на следующий день и рассказал, что ехал на пароходе с жандармами, которые поспешили в Смелу на тройке. Поговорив о дальнейших планах, мы решили, что путешествовать втроем слишком опасно и что один из нас должен переждать в каком-нибудь тихом местечке. Машенька отправилась в дом к моим близким родственникам и прожила там несколько месяцев.

Глава 4

Штундисты, 1874 год

В то время люди много говорили о новой религиозной секте, приверженцев которой называли «штундистами». Она была основана в Любомирке в Херсонской губернии и, как утверждалось, состояла из уважаемых и здравомыслящих людей, которые протестовали против злоупотреблений православного духовенства и отвергали все его ритуалы. Первые приверженцы секты подвергались жестоким гонениям со стороны полиции и властей. Они стойко переносили порки и тюремное заключение за отказ посещать церковь. Среди простого народа о них ходило много легенд. Православные были убеждены, что штундисты побратались с дьяволом.

– Это очевидно, – говорили такие люди. – По вечерам они кладут трехрублевку на подоконник, а утром находят сто рублей. С тех пор как они стали штундистами, у них все в порядке с хозяйством. К весне все мы сидим без хлеба, а у них амбары полны.

Мы тщетно возражали, что штундисты не пьют водки, не устраивают пиры по случаю свадеб и крестин, не тратят денег на церковные службы и очень усердно трудятся. Когда Стефанович расспрашивал об обычаях штундистов, его с подозрением спрашивали, не хочет ли он уйти к ним. Невежественные люди никогда не доверяют новому и усматривают тайну в том, что находится вне пределов их повседневного опыта. Богослужения в домах у штундистов, проповеди «старших братьев», коллективное распевание псалмов, похороны и крещения без священников, свадьбы без пирушек – все это мешало православным людям, привыкшим уважать внешнюю обрядовость церкви, питать какие-либо дружеские чувства к штундистам, которые, по их мнению, поменяли Бога на дьявола. На всем пути из Черкасс в Елизаветград, который мы проделали отчасти на поезде, а отчасти пешком, мы слышали клевету на штундистов.