Политические партии - Морис Дюверже

В противоположность этому влияние церквей и религиозных сект всегда оказывается огромным. Так, например в Нидерландах кальвинисты создали Антиреволюционную партию, чтобы противостоять консервативной католической партии; в 1897 г. наиболее непримиримые протестанты учредили Христианскую историческую партию, с целью противодействовать сотрудничеству католиков и «антиреволюционеров». Католические организации, а то и само духовенство, непосредственно причастны к созданию правых христианских партий, возникших до 1914 г., к появлению современных демократических партий. В Бельгии участие религиозной власти стало решающим фактором развития консервативной католической партии. В 1879 г., вознамерившись противодействовать влиянию «сил зла» на светское образование и покровительствовать религиозному воспитанию, духовенство насаждало по всей стране школьные католические комитеты, которые спровоцировали отток детей из публичных школ и рост школ свободных. В 1884 г. эти комитеты преобразовались в местные секции католической партии, которая стала таким образом одной из самых организованных партий Европы. Более опосредованным выглядит участие церкви в создании христианско-демократических партий в 1945 г. Во Франции, например, церковные власти не взяли на себя инициативы в этом отношении; однако нужно подчеркнуть, что католическая Ассоциация французской молодежи (A.C.J.F.), как и различные ее специализированные филиалы (Христианская рабочая молодежь, Христианская студенческая молодежь, Христианская сельская молодежь), выступила здесь в качестве катализатора. Если участие ACJF как таковой и не имело места, то именно она поставила этой партии основных кадровых работников и активистов — как национального, так и местного уровней. Представляется, что подобную же роль сыграло Католическое действие в Италии, хотя вмешательство духовенства было здесь зачастую более откровенным; то же самое можно сказать и о Германии.

Вслед за профсоюзами, философскими обществами, церковью в качестве внешних организмов, способных породить партии, следует назвать объединения ветеранов. Они сыграли очень большую роль в возникновении фашистских и псевдофашистских партий сразу после войны 1914 г. Общеизвестно влияние традиций прежних балтийских «вольных цехов» на истоки национал-социализма, так же как и подобная взаимосвязь объединения бывших итальянских участников войны с фашизмом. Еще более яркий феномен в этом отношении — Франция 1936 года, где союз бывших фронтовиков — «Боевые кресты»3 — просто-напросто превратился в политическую организацию, став французской Социальной партией. Частично утратив характер объединения бывших товарищей по оружию, «Боевые кресты» уже через два года действительно приобрели характер лиги — в том смысле этого слова, который оно имеет во французском политическом словаре. Как и партии, лиги — это ассоциации, в отличие от других внешних организмов, изученных на сегодняшний день, учрежденные в политических целях; однако они употребляют совершенно другие средства для достижения этих целей. Партии обычно действуют в электоральном или парламентском поле — если не исключительно, то по крайней мере в основном. Лиги же не выдвигают кандидатов на выборах и не стремятся к объединению депутатов — это всего лишь машины для пропаганды и агитации. Стало быть, по самой своей природе лиги носят резко антипарламентский характер: они отказываются от демократических игр — в отличие от фашистских и коммунистических партий, которые тоже имеют антипарламентаристскую доктрину, но используют парламент в борьбе за власть. Феномен лиги выражает архаичные политические методы: разве не ясно, что в демократическом обществе, если вы хотите разрушить существующий режим, гораздо более эффективно использовать для этого электоральные и парламентские возможности, нежели действовать извне? Поэтому естественная эволюция лиг — это превращение их в экстремистские партии: некоторые из них действительно носили характер лиг, прежде чем стать настоящими партиями (как, например, партия итальянских фашистов).

Роль лиг в образовании партий можно сравнить их с тайными обществами и подпольными группами. В том и другом случае речь идет об организациях, созданных в политических целях, но действующих вне электорального и парламентского поля; первые — потому что не хотят, а вторые — потому что не могут, находясь все время под угрозой запрета извне. Понятно, что наше определение тайных обществ имеет в виду не объединение типа франкмасонов, которое строго говоря — не секретное, а всего лишь дискретное[2]. Когда угроза запрета исчезает, подпольные группировки имеют тенденцию преобразовываться в партии. Это было хорошо видно в 1945 г. во многих бывших оккупированных странах, где группы движения Сопротивления пытались преобразоваться в партии, что обычно редко им удавалось. Тем не менее, партия «Народное республиканское движение» во Франции, а также христианско-демократическая партия в Италии могут в значительной мере рассматриваться как выходцы из бывших подпольных организаций. Именно таково и происхождение партии коммунистов в СССР, которая в 1917 г. пришла к власти из подполья, сохраняя к тому же заметные черты своей прежней организации (проникшие затем во все коммунистические партии мира, реорганизованные по этому первому образцу). Более того, нужно сразу же констатировать влияние генезиса партии на ее окончательную структуру. В случае с коммунизмом ясно, что опора на подпольные организации оправдывалась также возможностью быстро воспроизвести структуру тайного общества, если правительственные преследования вынудят это сделать.

Наконец, перечисляя различные внешние организмы, которые инициируют создание партий, нельзя забыть об участии промышленных и коммерческих образований: банков, предприятий, промышленных союзов, советов предпринимателей, etc. К сожалению, здесь очень трудно выйти за пределы общих соображений и гипотез, поскольку вмешательство этих структур всегда окружается глубокой конфиденциальностью. Ф.-Х.Андерхилл в Энциклопедии социальных наук раскрывает роль банка «Монреаль», Великой магистральной железной дороги и вообще монреальского большого бизнеса в возникновении в Канаде консервативной партии в 1854 г. Подобное влияние без сомнения можно было бы обнаружить у истоков почти всех партий правой. Однако по большей части в этом отношении имеются лишь предположения (достаточно, впрочем, серьезные), но не доказательства. Чтобы действительно выявить формы и степень влияния капиталистических объединений на генезис политических партий, нужны особенно скрупулезные исследования.

Но каковы бы ни были истоки партий внешнего происхождения, они обладают целым комплексом признаков, которые достаточно четко отличают их от партий, сложившихся в электоральном и парламентском процессе. Прежде всего им обычно свойственна большая централизация. В самом деле: первые начинают с вершины, тогда как вторые — с фундамента. У одних комитеты и местные секции учреждаются по инициативе центра, который возник раньше и потому волен ограничить свободу их действия. А у других, напротив, именно уже возникшие местные организации создают центральный орган, чтобы координировать свою деятельность, и, следовательно, ограничивают его полномочия, с тем чтобы сохранить себе максимум автономии. Степень децентрализованности внешнего фактора, создающего партию, обусловливает степень децентрализации последней. Так, лейбористские партии менее централизованы, чем коммунистические, а партии, инициированные капиталистическими объединениями, менее централизованы, чем лейбористские, etc. Но при любых обстоятельствах правилом остается общее соответствие внешнего происхождения и централизованного характера. По аналогичным мотивам партии внешнего происхождения обычно отличаются большей сплоченностью и дисциплинированностью, чем их собратья электорального и парламентского происхождения. Действительно, первые располагают уже существующей организацией, которая естественно связывает все их исходные клеточки, — вторым нужно еще установить эту связь всех частей, имея в качестве отправного пункта лишь нескольких депутатов, сосуществующих в лоне одного и того же парламента.

Роль самих парламентских групп в партиях этих двух типов также различна. Парламентские партии испытывают глубокое их воздействие; депутаты играют здесь первую скрипку, учреждают ли они коллективно центральный орган или фигурируют индивидуально в каком-либо руководящем комитете: их там так много, что от парламентской группы он отличается лишь теоретически. Такое преобладание легко объясняется происхождением партии, в котором депутаты сыграли решающую роль. И, напротив, в партиях внешнего происхождения, конституировавшихся без участия депутатов, их роль, вполне понятно, обычно бывает меньшей. Здесь всегда обнаруживаются более или менее выраженное недоверие к парламентской группе и более или менее явное стремление подчинить ее власти независимого от нее руководящего партийного органа. Разумеется, есть немало и других факторов, объясняющих этот феномен: можно констатировать, что он обнаруживается во всех социалистических партиях, будь то партии, созданные парламентским путем, как во Франции, или партии внешнего происхождения, как в Англии. Но этот пример не опровергает предшествующего, напротив: разве не поразительно, что практическое влияние парламентской группы куда более развито во французской социалистической партии, нежели в лейбористской? И что все социалистические партии, даже самые близкие к электоральному и парламентскому циклу, испытали большее или меньшее воздействие внешних сил?