Анатомия мировых религий: Прошлое, настоящее, будущее - Владимир Шутов

Потеря воинственности налицо. Более всего православное христианство готово на призывы к пастве не поддаваться на происки врагов веры и церкви. Уже давно отсутствуют всякие попытки мобилизации христиан на жесткие силовые действия с целью пресечения всевозможных неблаговидных дел, творящихся в мире. В качестве основных подавляющих средств в большинстве случаев применяется лишь ненавязчивое осуждение греховности, укоризна за неблаговидные деяния с увещеванием приостановить их. При этом во всех храмах регулярно осуществляется массовое «принятие» грехов молящихся. Сегодня, в наше обостренное и даже жесткое время, это фактически сводится к тому, что мир наполняется свободой деяний неправедных при молчаливом допущении остальных. Происходит либерализация духовной жизни, когда открывается дорога к негативным, в том числе и к антихристианским, движениям. Ох как прав был А. С. Панарин, когда писал /16/, что антихрист есть «…либерал, поборник безграничного плюрализма безграничной терпимости».

Б) Границы чувства любви, которые православный христианин должен изливать на окружающий мир, ныне очерчиваются как-то очень неопределенно. «Ближний» рассматривается почти как «любой», причем любовь должна изливаться на всех, в том числе на врагов, и даже на носителей Зла. С чисто теологической точки зрения, возможно, такой подход есть следствие высокого духа христианина, но с социологической точки зрения он подчеркивает социальную уязвимость такого учения. И что это за враги такие, которых следует любить, а не уничтожать социально (здесь нет речи об убийстве, часто вполне достаточно изолировать личность от центров социальной жизни)? А что, если этими врагами оказываются закоренелые рецидивисты, которые убивают в том числе крепко верующих? Их тоже надо прощать и любить? Где здоровая самосберегающая мера? Нет ли здесь противоречия здоровым основам социальной жизни?

Еще один момент. Любовь должна быть всеобщей, она должна изливаться на всех, в том числе и на уродов, больных, ущербных и т. п. Спору нет, им она нужна, и даже очень. Но не следует ли сильнее любить все же более здоровых и развитых, а не эту категорию явно менее продуктивных личностей? Надо откровенно признать, что в христианском православии чрезмерно развит, прямо скажем, культ любви к малым сим, при переходе к наиболее продуктивным членам общества он как-то ослабевает.

Вот откуда сильно выраженная национальная «неразвитость» православного русского человека в плане сильной поддержки ближних своих. Вот почему в России так распространено было явление юродства и чуть ли не почетного нищенства. Сегодня у нас распространено какое-то прохладное отношение к своим сородичам. Они самостоятельно, без существенной протекции своими лбами или кулаками вынуждены пробивать гранитные плиты социальных пластов для достижения привилегированного положения. Более того, очень часто создается ситуация, когда пробравшийся наверх тот или иной «наш родной» человек игнорирует своих менее удачливых родичей, за что они платят ему соответствующей «любовью». Учитывая объективно существующий дефицит здорового человеческого материала в верхних эшелонах власти (см. /14/), такая позиция с чисто социологической точки зрения оказывается очень близорукой. Этим свойством нередко с успехом пользуются представители других культур, не «нагруженных» идеалами всеобщей любви, но цепко придерживающихся родовых традиций. Они поступают, как правило, совсем иначе, они «вытягивают» за собой всех, кого только можно, выстраивая цепочку близких своих снизу доверху социальной пирамиды, нередко заполняя верхние слои общества самым недоброкачественным материалом.

Сегодня в наше отношение к действительно лучшим-большим въелось даже некое чувство подсознательного отторжения (как же – он лучше нас?!). Внутреннее, а не показное уважение лучшего-большего человека у нас сегодня почти потеряно. Душевно проще (загляните внутрь себя, это именно так) и вроде бы благодатнее (а так ли это?) «возлюблять» малых сих, чем восхищаться, помогать, одаривать, искренне почитать и продвигать еще выше тех, кто уже сегодня выше нас самих.

Однако задумаемся, нет ли в таком подходе к окружающим некоего более высокого смысла, некоей высшей мудрости? Попробуем в этом разобраться.

Если тот или иной член общества не отличается острым умом, способностью к непредвзятому и глубокому аналитическому мышлению, не имеет всепоглощающих интересов в области философии, религии, социологии и культуры, не отличается высокой энергией и стремлением выделиться, не наделен талантами, сдобренными хорошим образованием и серьезными знаниями, не отличается особой продуктивностью, а живет простыми, приземленными, практическими интересами, то скорее всего ему будет более уместно такое индивидуальное и общественное бытие, которое заключается в следовании социальным и религиозно-нравственным нормам, уже выработанным той ветвью человечества, в которой он постоянно живет. При этом эти нормы становятся как бы законами жизни такого рода людей, а критическое прикосновение к этим нормам со стороны подобных лиц вряд ли окажется полезным. Это нормально, это сберегает стержень нравственных устоев в народных пластах, сохраняет костяк обрядовых норм, так необходимых для подрастающих поколений. Что же касается лиц, отличающихся вышеперечисленными свойствами, то они должны руководствоваться опять же известным принципом – «дерзай, и тебе приложится», то есть воздастся по заслугам. Именно такие люди являются локомотивами нового.

Так что истинная православная христианская нравственность (именно истинная, а не ханжески «осредненная» по всем) хотя и не в полной мере, но все же старается проявить в этом вопросе разумную гибкость, позволяя наиболее здоровым и энергичным выделяться и занимать достойные вершины духа и власти, одновременно направляя массы рядовых членов общества на проявление таких необходимых социальных качеств, как послушание, смирение, почитание авторитетов и поклонение им, осуществление поддержки малым сим и т. п.

Свидетельств такого дифференцированного подхода к различным членам общества довольно много. Вспомним в связи с этим и знаменитую притчу о зарытых в землю талантах, и приобщение, казалось бы, самых простых смертных к Великому Учителю – Иисусу Христу с последующим превращением их в апостолов. Так что в таком комбинированном подходе вполне можно усмотреть глубокую социальную мудрость.

Однако когда такой подход будет действенен? Когда народ изнутри способен выделять-направлять вверх значительные потоки молодых, свежих, энергичных и здоровых своих представителей, с успехом вытесняющих большинство негативных элементов с важнейших иерархических постов. То есть для здорового, находящегося на подъеме общества такой подход является не только приемлемым, но и наиболее целесообразным. Совсем другое дело, если мы имеем дело с ослабленным социальным организмом, находящимся на спаде того или иного цикла развития, с фактически срезанной элитарной «верхушкой» и тем более с его порабощением каким-либо другим, более сильным социальным организмом. В последнем случае такая религиозно-нравственная «рубашка» может выполнять лишь функцию подавления-смирения масс. А хорошо ли это сегодня?

В) Религиозный подвиг сдеформирован в сторону пассивного подвига – подвига смирения, испытания тягот, в том числе перенесения мучений. О действенном понимании подвига (подвинуть, то есть активно и существенно что-либо изменить в окружающей жизни) и тем более о подвиге великой победы как-то забывается. Еще в древности князей Бориса и Глеба первыми среди русских христиан причислили к лику святых именно за непротивление своему убийству. Очень показательный пример. Да, времена святого Георгия, воина-героя, а не скромного послушника, прошли. Но хорошо ли это в наш бурный век?

Г) Как уже говорилось выше, в процессе христианизации русских земель происходило переосмысление многих более древних религиозных установок, зачастую придание им смысла, прямо противоположного первоначальному. Так, например, слово «дьявол», по мнению автора, есть слово, происхождение которого не столь однозначно, как кажется на первый взгляд /4, 7/.

Луна связывалась в древности с такими понятиями, как «лоно» – «живот» – женщина вообще. Женщина же долго считалась в христианстве низшим существом, даже чуть ли не исчадием ада. Вот почему со временем была выращена некая система негативных символов-представлений, причудливо сочетающих в себе качества женщины, серпа Луны (ночь, луна – символы тьмы, смерти, колдовства, всякой нечисти, но времени зачатия и рождения) и двух рогов сильного животного – вола (недаром дьявола изображали с двумя рогами с приданием ему атрибутов нечистого, низменного животного мира – копыт, шерсти и т. п.).