Переписка А. П. Чехова и H. A. Лейкина - Николай Лейкин

Что же Вы «Сентябрь»-то мне не шлете?[53] Режете Вы меня. Уж взялся за гуж, так не говори, что не дюж. Да и о «Московской жизни» пора подумать. Пишите уж хоть раз в месяц ее, но только присылайте в определенные сроки. Да и подписей, бога ради подписей и тем! Не надумаете ли какую-нибудь темку для первой страницы?

Замечаете, что мы начали ударяться в политику?

Все. Будьте здоровы. Пора спать. Три часа ночи.

Ваш Н. Лейкин.

P. S. Гиляровский жалуется Вам, что я его не помещаю, но он черт знает что шлет. Нынче прислал какие-то репортерские заметки, репортерским слогом написанные. Когда он слал подходящее для журнала, я помещал. Да я недавно поместил стихи его. А недавно вышел такой случай. Присылает он мне стихотворение на тему: взятка. Я оставляю стихи, посылаю их в типографию, там набирают, хочу ставить в номер — вдруг вижу эти стихи напечатанными в «Развлечении». Разве можно так подводить? А если бы «Развлечение» мне в руки не попалось и у меня в «Осколках» появилась бы перепечатка из «Развлечения»? Что хорошего? Нет, уж это не сотрудник, который одно и то же стихотворение в два журнала сразу шлет и выжидает, где поместят скорее.

Может быть, впрочем, тут какое-нибудь недоразумение? Я переслал ему стихи и просил разъяснений, но до сих нор таковых не получал.[54]

ЧЕХОВ — Н. А. ЛЕЙКИНУ

28 января 1886 г. Москва

1886, I, 28.

Письмо Ваше получил, уважаемый Николай Александрович, и спешу на него ответить. Вы очень мило сделали, что написали мне, ибо я целую неделю ждал Вашего письма.

Прежде всего о книге. Тонкости, которые сообщаете мне Вы про Худекова, не казались мне толстыми до получения Вашего письма… Значение их было для меня темно иль ничтожно…[55] Вообще я непрактичен, доверчив и тряпка, что, вероятно, Вы ужо заметили… Спасибо Вам за откровенность, но… все-таки я не могу понять: к чему нужны были Худекову все его тонкости? Чем я мог заслужить их?[56]

На все условия, которые Вы мне предлагаете в последнем письме, я согласен, признавая их вполне основательными. Все издание отдаю на Ваше усмотрение, считая себя в деле издательства импотентом. Беру на себя только выбор статен, вид обложки и те функции, какие Вы найдете нужным преподать мне но части хождения к Ступину и проч. Отдаю и себя в Ваше распоряжение. Издавайте книгу и все время знайте, что издание моей книжки я считаю большою любезностью со стороны «Осколков» и наградою за труды вроде как бы Станислава 3-й степени.

Сегодня посылаю остальные оригиналы. Если материалу не хватит, то поспешите уведомить: еще вышлю. Если останется лишний материал, то тоже уведомьте: я напишу Вам, какие рассказы выкинуть. Обложку для книги я беру на себя по той причине, что московский виньетист, мой приятель и пациент Шехтель, который теперь в Питере, хочет подарить меня виньеткой. Шехтель будет у Вас в редакции. Надежду Вашу на то, что книга скоро окупится, разделяю и я. Почему? Сам не знаю. Предчувствие какое-то… Почему Вы не хотите печатать 2500 экземпляров? Если книга окупится, то 500 лишних экземпляров не помешают… Мы их «измором» продадим…

А какое название мы дадим книге? Я перебрал всю ботанику, зоологию, все стихии и страсти, но ничего подходящего не нашел. Придумал только два названия: «Рассказы А. Чехонте» и «Мелочь».

Буду писать И. Грэку. Пусть он выдумает.

Насчет цены книги и проч. меня не спрашивайте. Я, повторяю, на все согласен… Впрочем, нельзя ли будет прислать мне последнюю корректуру?

За сим кланяюсь и говорю спасибо. Поклонитесь Прасковье Никифоровно и Феде.

В заключение дерзость. Если б можно было выстрелить в Вас на расстоянии 600 верст, то, честное слово, я сделал бы это, увидав в предыдущем No грецкие орехи, которые Вы поднесли редакторше «Будильника». Ну за что Вы обидели бедную бабу? Но знаю, какой эффект произвели в «Будильнике» Ваши орехи… Вероятно, бранят меня, ибо как я могу доказать, что про орехи не я писал? Нет, честное слово, нехорошо… Вы меня ужасно озлили этими орехами. Если орехи будут иметь последствия, то, ей-богу, я напишу Вам ругательное письмо[57].

А. Левитана я лечил на днях. У него маленький психоз, чем я отчасти и объясняю его размолвку с «Осколками».

Прощайте.

Ваш А. Чехов.[58]

ЧЕХОВ — И. А. ЛЕЙКИНУ

8 февраля 1887 г. Москва

8-го февраля.

Ну, посылаю Вам, добрейший Николай Александрович, рассказ[59]. Целый день мне сегодня мешали писать его, но все-таки я написал. Вообще, чувствую, что начинаю входить в норму и работать регулярнее, чем в январе.

Письмо и расписка от Фонда получены[60], с комплектом же[61] произошел маленький инцидент. Сегодня утром, когда я еще спал, посланный от Девяткина принес мне комплект и потребовал полтинник за доставку; мои домочадцы полтинника не имели, и комплект был унесен назад. На днях пошлю за ним.

Да, Надсона, пожалуй, раздули, по так и следовало: во-первых, он, не в обиду будь сказано Лиодору Ивановичу, был лучшим современным поэтом, и, во-вторых, он был оклеветан. Протестовать же клевете можно было только преувеличенными похвалами[62].

Насчет курсисток, которые ведут себя неприлично в церкви, совершенно согласен с Вами. На панихиде по Пушкине[63] у нас в Москве присутствовали литераторши, которые тоже вели себя неприлично. Что делать, батенька! Образование не всегда в ладу с воспитанностью, а литературность тем паче… Кстати сосплетничать: секретарь О-ва любителей словесности, изображавший собою на панихиде Общество, во все время панихиды вел оживленные разговоры и дебаты о чем-то; сама же панихида, с точки зрения «народа», ради которого она служилась, была неказистой: пели даровые певчие, служил один священник и не горели паникадила… Все это мелочи, но слишком заметные для тех, у кого внешность играет важную роль во всем, а таких людей у нас ведь большинство…

Пахнет весной. Вам скоро ехать на Тосну, а где я буду жить летом, мне неизвестно.

Иду спать. Кланяюсь Вашим и желаю всех благ. От толщины и большого живота у меня имеется прекрасное медицинское средство, преподанное мне Захарьиным.

Ваш А. Чехов.[64]

ЧЕХОВ — Н. А. ЛЕЙКИНУ

4 ноября 1887 г. Москва

4 ноября.

Простите, добрейший Николай Александрович, что так долго не отвечал на Ваше письмо. Моя пьеса[65], сверх ожидания, — чтоб ей пусто было! — так заездила и утомила меня, что я потерял способность ориентироваться во времени, сбился с колеи и, вероятно, скоро стану психопатом. Написать ее было не трудно, но постановка требует не только траты на извозчиков и времени, по и массы нервной работы. Судите сами: 1) в Москве нет ни одного искреннего человека, который умел бы говорить правду; 2) актеры капризны, самолюбивы, наполовину необразованны, самонадеянны; друг друга терпеть не могут, и какой-нибудь N готов душу продать нечистому, чтобы его товарищу Z не досталась хорошая роль. 3) Корш — купец, и ему нужен не успех артистов и пьесы, а полный сбор. 4} Женщин в его труппе нет, и у меня 2 прекрасные женские роли погибают ни за понюшку табаку.