Глубины земли - Маргит Сандему

— Больно барышня умная для своего возраста, — пробормотала Клара, но не было похоже, что она сердится.

— Я знаю немного, что такое боль, — тихо сказала Анна-Мария.

— Ясное дело. Потерять обоих родителей! По лицу Анны-Марии пробежала легкая гримаса страдания.

— И не только, — прошептала она почти про себя. Но потом взяла себя в руки. — Какие у вас замечательные дети. Я рада, что Грета будет у меня в классе.

По усталому лицу Клары пробежала тень гордой улыбки. Анна-Мария почувствовала, что они смогут когда-нибудь, когда все барьеры будут преодолены, стать хорошими подругами.

Когда часы пробили десять, она вновь была в школе. Дети уже собрались.

Увидав ее, они вскочили со скамеек. Слегка поклонившись или присев в книксене, они приветствовали ее — с зачесанными с помощью воды волосами, одетые в лучшую свою одежду из грубого полотна, мрачную и плохо на них сидящую, да и ботинки были далеко не у всех. Анна-Мария поняла, что здесь правит бал нужда. Похоже было, что платья девочек были перешиты из старой и выношенной одежды взрослых, и по лицам детей было очевидно, что они почти всегда были на грани голода, и, несмотря на свой юный возраст, им пришлось испытать много тяжелого.

Интересно, как Адриан Брандт заботится о своих подчиненных?

Особый, всепроникающий запах верхней одежды, который характерен для всех классных комнат, уже появился — а ведь урок только начался?

Детей было немного. Ну да, Клара же говорила ей, что семьи с детьми жили лишь в пяти домах. И еще в нескольких домах на пустоши.

Она пересчитала детей. Девять человек, всех возрастов, от семи и до семнадцати лет. Шесть девочек и три мальчика.

Для начала она поздоровалась с ними, конечно, такая же неуверенная в себе и взволнованная, как и они, назвала себя и сказала, что они должны называть «фрекен». Потом она спросила, как зовут их. Они робко прошептали свои имена. Она уже знала Кларину Грету, худенькую десятилетнюю девочку, которой накануне позволили зайти в комнату Анны-Марии и посмотреть на все те великолепные вещи, которые стояли у нее на комоде. Сейчас она была преданной поклонницей фрекен.

Здесь были и двое детей кузнеца Густава, они жили в первом доме. Да, Нильссон был прав: они производили впечатление чахоточных и ужасно кашляли. Девочка и мальчик. Еще в классе был большой и неряшливый парень, которого звали Бенгт-Эдвард. И самая старшая девочка по имени Анна.

— Мы с тобой почти тезки, — улыбнулась Анна-Мария, и девочка зарделась от удовольствия.

Невероятно жалкого, маленького и плохо одетого мальчика звали Эгон. Он был весь в синяках.

«Ах, ты мой милый», — подумала Анна-Мария. Она спросила, где он живет.

— На пустоши, — услышала она шепот. И он зашмыгал носом.

«Носовой платок», — в отчаянии подумала Анна-Мария. Но жертвовать своим не хотелось.

Еще были три девочки, одна из них — дочь Севеда.

Севед? Она попыталась вспомнить. Ах, да, он живет во втором доме, и это к его жене захаживают гости, когда он сам в шахте. Никто не знает, кто отец ее младшего ребенка.

Ох, этот Нильссон с его отвратительной болтовней! Уж лучше бы ей никогда его не слышать, это мешало ей воспринимать детей и поселок.

Только маленький Эгон был с пустоши.

Ей было странно, что лишь семьи, имеющие детей, могли жить в домах. Клампен жил в доме, а потом, когда сбежала жена, ему пришлось переехать назад в бараки. Да, верно, Клара объясняла. У него была маленькая дочурка, но жена забрала ее с собой. Больше всего Клампен горевал из-за дочки. А после того, как он вернулся в барак, его дом заняла одна из новых семей. Это были родители Бенгта-Эдварда и двух его сестер, они жили в пятом, самом дальнем доме.

Да, порядки здесь явно были жесткие. Нет детей, — значит — нет дома. Только кровать в бараке, — понемногу начинала понимать Анна-Мария. Бараки выглядели очень неприглядно, как развалины, казалось, в них было слишком тесно.

Да и дома были очень жалкие. Дом Клары был самым лучшим, поэтому Анну-Марию разместили именно там. Остальные же были перенаселены, в каждом — куча малышей.

Как только дети подрастали, их отправляли работать в шахту. И Анна-Мария не могла понять, как это такой крепкий парень, как Бенгт-Эдвард, смог пойти в школу.

Оказалось, что никто из детей не умел ни читать, ни писать. Так что пришлось начинать с нуля, и, по-правде говоря, Анна-Мария была рада этому. Это значительно облегчало ей жизнь, ей не надо было преподавать на различных уровнях одновременно. Можно было объединить всех детей.

Никаких книг, соответственно, у них вообще никогда не было.

— Хорошо, — сказала Анна-Мария, стараясь, чтобы голос ее звучал достаточно бодро. — Сделаем так — для начала, пока не получим то, что нам надо для занятий. У меня есть маленькая грифельная доска. Мы пустим ее по кругу. А потом будем пользоваться большой. Вам не кажется, что здесь холодно, ведь на улице такая плохая погода. Вы не замерзли? — спросила она, посмотрев на маленького, дрожащего от холода Эгона и кашляющих брата и сестру. — Я попытаюсь разжечь камин, если есть чем…

Вдруг раздался голос Бенгта-Эдварда, похоже было, что у него как раз ломался голос.

— Не стоит его разжигать, фрекен. Он еще не готов.

Анна-Мария удивленно перевела взгляд с печки на него, и лишь тогда обнаружила, что труба еще не подсоединена к черному чудовищу. Очевидно, это была лишь роскошная имитация. Надеялись, что на улице будет тепло…

— Но… — начала она.

— Мы не успели, — немного смущенно объяснил Бенгт-Эдвард. — Мы работали всю ночь, но еще не закончили.

— Мне кажется, то, что вы сделали, просто замечательно, — горячо произнесла Анна-Мария. — Ты тоже работал?

— Ага. Коль… я имею в виду горный мастер, и отец, и еще несколько ребят, и я.

Она кивнула. Она не захотела спрашивать у него, почему он ходит в школу, а не работает в шахте. Он не производил впечатление вундеркинда, но кто может знать наверняка?

Анна-Мария наконец начала первый в своей жизни урок в качестве учительницы. Сначала немного запинаясь и неуверенно, но дети были настолько послушны, пожалуй, даже забиты, что особых проблем с дисциплиной у нее не возникало.

В душе у нее появилось новое, болезненное чувство. Ее охватило отчаяние, потребность что-то сделать для этих бедных детишек, стать их другом, человеком, которому они смогут доверять, действительно помочь им!

И, особенно, этому маленькому Эгону в его жалкой одежке, считавшейся, наверно, выходной!

Анна-Мария украдкой поглядывала на него. Очевидно, ему умыли лицо, когда он выходил из дома, на это надо было надеяться. Но, похоже, Эгон был из тех детей, которые просто-напросто притягивают к себе грязь. Его мышиного цвета волосы торчали во все стороны, застывшие от втертого в них жира. На испуганном личике оставили след и земля, и пыль, и сопли, и слезы; одежда из грубого полотна была слишком велика и болталась на тщедушном тельце. В штанах он только что выдрал клок на коленке, а руки были просто синие — и от холода, и от худобы.