Глубины земли - Маргит Сандему

Наконец хозяйка ушла, чтобы приготовить еду, и Анна-Мария стала медленно распаковывать вещи. Слава Богу, горшочки с вареньем уцелели! Она осторожно выложила свое тонкое белье в грубо обтесанные ящики комода, из которых исходил сильный запах щелочи. Сверху на комод она поставила кое-какие безделушки, чтобы придать комнате хоть какую-то атмосферу, сделать ее более уютной.

Маленькая вышитая салфетка. Гребень и щетка из чистого серебра, их она получила в подарок в день конфирмации. Шкатулка для шитья с деревянной инкрустацией и красной шелковой подкладкой. Все напоминало ей об ушедшем времени, о тех, кого она потеряла.

Анна-Мария теряла остатки силы воли. Она опустилась на краешек кровати в этой чужой, нищенски обставленной комнате и рассеянно уставилась на миниатюрные портреты матери — Сары и отца — Улы в одной резной деревянной рамке.

Вернулась прежняя боль. Та, которую она чувствовала уже много месяцев, хотя сама поездка и связанное с ней нервное напряжение на несколько дней потеснили ее.

Ее охватило жуткое одиночество. Бездонное одиночество, которое идет из глубины тебя самого, с которым ничего не поделаешь, независимо от того, окружают ли тебя другие или же ты один.

— Боже, — прошептала она. — Господи, когда же мне снова будет хорошо? Все, слишком поздно.

«Что я делаю здесь? На краю света, у моря, в Богом забытом месте? Неужели я думала, что здесь я смогу избавиться от моих мыслей?»

Как глупо, как необдуманно! От себя не убежишь!

Без сил, упавшая духом, она смотрела на голые стены в комнате, принадлежащей чужим людям. Потертый пол с выцветшим тряпочным половиком. Старая мебель, которая уже хорошо послужила — другим. А где ее собственные вещи, почему она покинула свой любимый дом?

Но она прекрасно знала, что не могла просто жить в этом доме, без устали бродить по пустым комнатам, в которых больше не отзывается эхом голос отца или матери. Там бы она просто-напросто сошла с ума от своих мыслей. Ей необходимо было уехать, почувствовать, что она нужна кому-то.

Как искупление. Но нет, она не должна больше так думать!

Адриан Брандт…

Какая идиотская затея приехать сюда! Вообразила, что может что-то значить для него! А он ее едва вспомнил!

Она должна, должна думать сейчас о будущем! Позади было все самое тяжелое, непоправимое. То, от чего она простодушно пыталась убежать.

Она никогда не сможет этого сделать.

И правда: класс на самом деле оказался готов к среде, этого Анна-Мария никак не ожидала. Но даже стоя в нем и глядя на печку в ранний рассветный час, она не могла избавиться от подавленного состояния. Потому что она представляла себе свой класс совсем иначе!

Они слишком буквально восприняли просьбу о скамьях. В центре комнаты стояли в ряд три грубо сколоченные длинные скамейки. Значит, ученикам придется держать книги на коленях, и на коленях же писать. Как учительнице ей был предоставлен старый стул, перед которым стоял расшатанный стол. Но лучше всего было то, что размещалось за учительским столом. Им на самом деле удалось раздобыть большую грифельную доску, с грифелем и прочим!

И это было все.

В ее распоряжении был теперь камин. Чудо из чудес: старая ржавая железная печка была установлена в углу, ее черная труба некрасиво изгибалась, входя в стену чуть выше. Но пожароопасной она не была, они хорошенько замуровали все вокруг. На полу и на стене застыли капли раствора, и, разумеется, никто не взял на себя труд счистить их.

Но все равно: за двое суток было сделано немало!

Сама она весь вторник напряженно трудилась; надо же было составить планы занятий и подготовиться к первому дню. Она поговорила с конторщиком Нильссоном, который благословил ее просьбу заказать те пособия, которые могли быть необходимы ей и детям. В разумных пределах, разумеется!

Она пока еще ничего не знала о детях: что они знают, есть ли у них учебники.

Когда она отправилась домой — позавтракать перед началом занятий, подул сильный ветер, и полил холодный осенний дождь.

Вечером во вторник, когда дети легли спать, они разговорились с Кларой. Хозяйка выразила несколько агрессивное удивление по поводу того, что у барышни такие изысканные вещи. Серебряная щетка и нарисованные картины, и такая красивая одежда! Была ли необходимость работать, да еще заниматься таким сомнительным делом, как преподавание?

И тогда Анна-Мария рассказала ей о себе. О смерти отца и о том, как ей два года пришлось заботиться о матери. И о том, как она осталась совсем одна на свете. О том, что у нее был выбор: жить у родственников и ничего не делать, или же чувствовать, что она — благодаря своим добрым родителям, давшим ей хорошее образование, — может быть полезной другим. Клара задумалась над ее словами и сочла, что это вполне разумно.

— Я, например, только мечтать бы могла ничего не делать, жить в роскоши, есть на серебре. Но согласна: со временем это может надоесть. А уж если ты одна, то надо работать, чтобы заработать на пропитание, — кивнула она. — Но ведь барышня небедная?

Анна-Мария вздохнула.

— Пожалуй. Когда я получу наследство после смерти бабушки, я буду довольно состоятельной, — произнесла она с легкой гримасой. — Но я люблю мою бабушку Ингелу и не хочу, чтобы она умерла. Не хочу наживаться на том, что и она умрет.

Верная мысль, по мнению Клары.

— А вы сама? — поинтересовалась Анна Мария. — Как вам удается содержать дом в такой чистоте? Ведь вы же одна с четырьмя детьми, да еще и убираетесь сами — а это такая тяжелая работа?

— С самой тяжелой работой мне помогает Клампен, — ответила Клара.

— Клампен?.. Погодите, я вчера уже слышала это имя…

— Вероятно, от этого сплетника, Нильссона. Видите ли, Клампен[3] — мой брат. Его так зовут, потому что у него больная нога. Он страдал от этого, еще когда был ребенком — барышня ведь знает, какие бывают мальчишки! Кто говорит, что они кроткие, как ангелы? Уж во всяком случае — не я, я-то видела, как они буквально травили моего маленького брата!

Анна-Мария вспомнила вдруг слова Нильссона: «Муж Клары сбежал с женой Клампена. Кларе разрешили остаться, потому что она стирает и убирает. Клампену пришлось вернуться назад в бараки».

— Теперь я вспомнила, что говорил конторщик, — кивнула она. — Но я не знала, что Клампен — ваш брат.

— Да, брат, — сухо сказала Клара. — Мы с ним оказались лишними. Ничего не значим, никому не нужны. Я-то не слишком переживаю, потому что мой муженек ко мне никогда особо добр не был. А вот брата жалко. Ему и так в жизни пришлось несладко.

— За своих близких всегда страдаешь сильнее, — сказала Анна-Мария. — Мне кажется, матери и отцу тяжелее всего в жизни видеть, как предают или обижают их детей. Почти так же остро это переживает и старшая сестра. Если она привязана к маленькому братишке, которому плохо.