Интервенция - Иван Алексин

— А разве так можно, Федя? — засомневалась Ксения. — А как же урон чести царской? По обычаю нельзя царскую дочь за служилого холопа отдавать.

— Да откуда он, этот обычай взялся⁈ — начал горячится я. — Ни у Фёдора Ивановича, ни у Ивана Васильевича, ни даже у Василия Ивановича дочерей на выданье не было! А значит, и прецедента нет. Не было раньше запрета ни для одной из дочерей московского государя на брак со служилым князем или боярином, — пояснил я сестре значение вырвавшегося слова «прецедент». — Потому как за последние сто лет ни одной царевны не было! А вот ещё раньше, у Ивана III несколько дочерей было. И одну из них, Феодосию, он за князя Василия Холмского замуж выдал. Служилого князя, не удельного! И никакого урона своей чести в том не усмотрел, хоть Феодосия по матери, Софье Палеолог, ещё и потомком византийских императоров была! Вот так всем ревнителям старины и царской чести и скажем, — резюмировал я. — Тем более, что ты в боярской, а не царской семье родилась. То тоже помнить нужно.

Немного успокоив и обнадёжив сестру, спешу в грановитую палату к созванным в Думу боярам, но попадаю в «засаду» к поджидающим меня в сенях боярышням.

— Царь-батюшка, а правду сказывают, что ты осенью невесту себе будешь выбирать? — краснея, интересуется, вытолкнутая подругами вперёд, Анастасия. Ну, а кого бы они ещё в атаку бросили? Им с такими вопросами к государю лезть невместно, а Настя всё же сестра, хоть и названная. — И любая девица из дворян на тот смотр сможет прийти?

— А тебе что за дело? — решил я немногого потроллить девушку. — Ты же замужем давно. Или Тараско уже не люб?

— Да то не мне! — мгновенно покраснела девушка. — То другим…

— А другим передай, — перебил я её, — что слишком разборчивыми стали. До меня слух дошёл; уже двоим в сватовстве отказано. Моим обещанием жениха найти отнекиваются да заступничеством царевны пользуются. Ну, погодите у меня. Вот вернусь, всех замуж немедленно выдать прикажу. Будете у меня знать.

Напугав таким образом хихикающих девушек, всё же добираюсь до Грановитой палаты, где у входа меня уже ждёт Василий Грязной.

— Всё готово?

— Всё, государь. Мои людишки по первому зову войдут. А в Кремль Ефим со своей тысячей въехал.

— Не много ли чести для одного боярина? — фыркнул я.

— А вдруг у него заступники объявятся? — поддержал моего ближника Никифор. — Глядеть в оба! — рявкнул он столпившимся за спиной рындам. — Дело государево!

Вхожу в зал, киваю, в ответ на поклоны бородачей, всматриваюсь в лица рассевшихся по лавкам бояр. Есть ли среди них сторонники бывшего воровского патриарха? Наверняка. Осмелятся ли они вступится за его соглядатая в Думе? А вот сейчас и проверим!

— Я собрал вас, бояре, чтобы поделится теми слухами, что гуляют по Москве. В то время, когда я собираюсь в поход, чтобы оборонить государство от басурман, воров и латинян, у меня за спиной некоторые из бояр строят козни и плетут заговор.

— То навёт! Мы все здесь к тебе, государь, радеем. Нет среди нас изменников.

Мстиславский, кто же ещё? После рождения дочери и смерти девочки, князь явно на меня озлобился, вновь встав во главе негласной оппозиции. Правда, вперёд по своему обыкновению, князь не лезет, подставляя под удар кого-нибудь из менее осторожных сторонников.

— На Москве по закоулкам шепчут, что если де Мария Шуйская родит мальчика, то значит сам Господь так восхотел, — веско заявил Грязной. — А ещё благословение Филарета вспоминают.

— Государь, — вскочил со скамьи Скопин-Шуйский. — Богом клянусь, в том моей вины нет!

— Сядь, князь, — отмахнулся я. — Я на тебя и не думал даже. Ведаю, что Марию в твоём доме под строгим присмотром держат, а на подворье холопы никого ни днём, ни ночью не пускают.

— Даже если на Москве и шепчутся о том, — влез в разговор мой несостоявшийся сват на грузинской принцессе, думный дворянин Михаил Татищев, — то отчего ты на бояр думаешь, царь-батюшка? У Филарета и без того в городе свои людишки есть.

— Есть, — согласился я. — И не только в Москве. Недавно его сторонники напали на стрелецкий отряд с приставом, что княгиню Лизку Зубатую из Ростова в Тихвинский Успенский монастырь перевозил.

— Убили? По заслугам и смерть, воровке! То Филарет отомстил! А зачем её в Тихвин повезли? — загалдели со всех сторон бояре.

— А затем, чтобы людишек, что на неё нападут, схватить, — усмехнулся я.

— Схватили?

— Их начального человека поймать смогли, — ответил я князю Борису Лыков-Оболенскому. — Да ты его знаешь, Борис Михайлович. То Васятка, сынок свояка твоего, Ивашки Сицкого! Тот самый Васятка, что в Ярославле стрелу в меня метнул да верного слугу моего, Семёна Лутохина убил.

В зале воцарилась тишина. В моих словах было столько яда, что даже распоследнему идиоту стало бы понятно, что сказаны они были неспроста. Бояре, все как один, развернулись в сторону Лыкова, впились в князя глазами, отслеживая реакцию. Тот сильно побледнел, стиснув рукой посох, но голову не опустил, с вызовом смотря мне в глаза.

— Я к чему речь веду, князь. Сицкий на дыбе всех воров, что руку Романовых держат, выдал. А в Москве на тебя, как главного подручника Филаретова, показал.

— Я не подручник. Лыковы у Романовых под рукой никогда не ходили!

— Ах ты, изменник! — взревев медведем, вскочил со своего места Жеребцов. — На государя умышлять удумал! Удавлю, Иуду!

— А ну, стоять! — вот вроде Грязной и голоса почти не повысил, а даже у меня мурашки по спине пробежали. — Охолони, Давыд. Зашибёшь, князя ненароком, а тут дело государево. Тут без розыску никак нельзя!

Вбежавшие в палату холопы набросились на опального боярина, поволокли из дворца. За спиной засопел Никифор, но никто из думцев даже не дёрнулся вслед.

Вот и хорошо. Вот и правильно. Значит, на время мои недруги присмиреют, устрашённые расправой с Лыковым. А там уже и я из похода вернусь. Там уж ес корнем измену начать выкорчёвывать можно будет.

Глава 3

19 марта 1609 года от рождества Христова по Юлианскому календарю.

— Ну, с Богом,