В туманном зеркале - Франсуаза Саган

– Представляешь, – начала Сибилла, – дурачок Эрувиль поручил мне вести в нашем журнале парижскую хронику для всех франкоязычных стран. Две странички в месяц, десять тысяч каждая. Как раз то, что нам нужно, чтобы быть на плаву. Ну, что скажешь?

– Слов нет! Потрясающе! – одобрил он. – Ты становишься асом журналистики, а я твоим альфонсом.

Сибилла сейчас действительно зарабатывала больше него… Правда, в те времена, когда они встретились, все было наоборот, и именно он купил дом на бульваре Монпарнас, хотя и в кредит! Правдой было и то, что, расплатившись с кредитом скудным наследством своей матушки, он переписал этот дом окончательно и навсегда на Сибиллу, о чем она узнала только три года назад, так что жил он теперь у нее, и она ничего уже не могла изменить. Своим подарком (Сибилла так и чувствовала) он как бы навеки привязал ее и к себе, и к дому. Оформляя дарственную, он действовал так, будто прекрасно изучил Сибиллу и был уверен, что она никогда не выставит его за дверь, а если вдруг решит расстаться с ним, то оставит и дом, и все остальное… Но… тогда он шел на риск, тогда он как следует еще не знал ее, разве только с одной стороны – чисто чувственной. И даже если в глазах Сибиллы он не рисковал ничем, то в глазах любого другого мужчины, менее романтичного и более практичного, чем Франсуа, его поступок казался риском. Впрочем, что сказала, подумала или совершила недостойного или низкого Сибилла за все эти десять лет? Ничего. Хотя вполне возможно, она продолжала поиски партнера. Но искала ли она всерьез? Лучшая подруга Сибиллы Ненси, которая и к Франсуа относилась с большой симпатией, любила повторять, что никто никогда никого не ищет. Находят – это да, и искать тогда нет смысла, а если не находят, то и не ищут. Логика Ненси была недалека от здравого смысла, и если Сибилла и могла в чем-то упрекнуть свою подругу, то разве что в здравомыслии.

В общем, пока любитель рисковать Франсуа лежал, вытянувшись на кровати и, прищурившись, с невольной счастливой улыбкой на губах ласково наблюдал за странствиями Сибиллы по комнате: от двери в спальню она подошла к балконной и приоткрыла ее, потом отправилась к шкафу, уложила на полку свитер, расправила на вешалке юбку, повернулась на сорок пять градусов и подошла к кровати, наклонилась и с мимолетной нежностью чмокнула его в висок и в уголок рта, подошла к столу, пробежала еще раз несколько малозанимательных писем, вернулась к двери в комнату, потом к балконной и прикрыла ее, снова подошла к шкафу… Все новости, все счастливые и несчастливые повороты в жизни Сибиллы были поведаны Франсуа во время этих неизменных повторяющихся изо дня в день хождений. Когда повествование было грустным или конец особенно несчастливым, Сибилла останавливалась напротив Франсуа и, заслонив ладонью полные слез глаза, – Сибилла никогда не позволяла себе плакать, – досказывала все до конца, не шевелясь и без единого жеста.

Франсуа, напротив, любил заставать своими новостями врасплох: все, кроме дурных, он сообщал ей внезапно, в такси или в ресторане, зачастую час или два спустя после их встречи, словно бы внезапно вспомнив.

Сейчас Франсуа смотрел на счастливую Сибиллу: она веселилась так, словно выкинула невесть какую шутку со своими работодателями и заставила их раскошелиться, хотя получила разве что треть того, что на деле заслуживала. Своим удачам Сибилла радовалась без удержу, зато разочарованиям – даже такому серьезному, какое пережила вчера с пьесой, – старалась уделять как можно меньше места. И Франсуа поступал точно так же, они оба ценили радость куда больше, чем огорчения, и огорчений старались не замечать. Именно этого и искал всегда Франсуа в женщинах: кроме сердца, они должны были обладать еще и мужеством. Поэтому он и любил так Сибиллу, и любил долго-долго. Он открыл было рот, чтобы сказать, как любит ее, но ее переполненный счастьем взгляд отмел все его слова, и он вспомнил свой вчерашний неожиданный всплеск страсти в театральном коридоре, который для Сибиллы и сегодня оставался волнующим, непостижимым. Вспомнил, что она помнит и чувствует себя счастливой, удовлетворенной любовницей пылкого и страстного мужчины. Вспомнил, что ее не было с ним сегодня вечером, что не она пила коктейль «Бисмарк», застонал и тут же схватился за живот: ему частенько приходилось ссылаться на воображаемые боли в желудке…

Отпраздновать свою неожиданную удачу Сибилла пригласила лучшую подругу Ненси и ее мужа Поля, с которым Франсуа, по счастью, неплохо ладил.

Праздновать отправились в ресторан «Джокер», куда этим летом ходили все. Пока обе пары пробирались между столиками просторного первого зала, чтобы попасть в относительную полутьму второго, они то и дело здоровались кивками – сохранить инкогнито в этом ресторане было невозможно. Наконец они расселись на мягких банкетках, болтая втроем: Сибилла, Ненси и Франсуа, потому что Поль все продолжал оборачиваться и кивать, следя за входной дверью и до крайности раздражая своим любопытством жену. Когда-то Поль был красивым светловолосым юношей, писал стихи и был даже известен как поэт. Но с тех пор обрюзг и жил тем, что снабжал всяческими сплетнями средней руки еженедельники, хотя сам от этого всячески открещивался. Упорно отрицала подобную деятельность мужа и Ненси, своим упорством восхищая и изумляя Сибиллу, которая считала подругу воплощенной прозорливостью. Ненси знала об изменах Поля и терпела их, терпела, что свои политические пристрастия он меняет вслед за главным редактором, но согласиться, что ее муж не только копается в чужом грязном белье, но и получает за это деньги, она не могла. В конце концов, Ненси переубедила Сибиллу, но не Франсуа, который знал, как обстоит дело, и поначалу спорил, злился и раздражался, но потом махнул рукой и стал следовать раз и навсегда избранному для себя правилу, которое гласило: лучше слыть полным идиотом, чем быть плохим другом. Наблюдая, как суетится Поль, Франсуа не мог не подмигивать Сибилле, а она в ответ посылала ему грозные взгляды. Ненси потихоньку накалялась: насколько она всегда была безупречной, настолько по временам могла быть бешеной. Мысль о предстоящей семейной сцене повергала Франсуа в панику, а это свидетельствовало о том, что и у него нервы были не совсем в порядке.

– За твои успехи! – обратился он к Сибилле, поднимая бокал.

– И твои доходы, – подхватила Ненси.

Ненси была полной противоположностью Сибилле – маленького роста, темноволосая, обидчивая, но при этом она очень дорожила взаимным покоем, не завидовала и не стремилась к той неискренней искренности, которая часто оборачивается жестокостью и свойственна не слишком счастливым женщинам, каких всегда боялся и не любил Франсуа. Из-за своего давнего мимолетного увлечения Франсуа оказался как-то в руках Ненси, но она не только ни словом не обмолвилась Сибилле, она ничего не сказала и Полю. Да, повезло с женой этому толстому оболтусу. Собственное пренебрежение внезапно поразило Франсуа: ведь были времена, когда он благоговел перед Полем, Поль был надеждой поэзии, и сам он тогда много бы дал, чтобы писать, как Поль… С каких же, собственно, пор Поль бросил писать? Когда от всего отказался?.. От литературы? От преуспеяния? Вероятно, с тех пор, как поменял местами свои цели, поставив преуспеяние на первое, а литературу на второе. А он сам? Франсуа отвел взгляд от Поля и на секунду прикрыл глаза. Нечего делать вид, что проблема творчества существует у одного Поля. А его собственный знаменитый роман, тот самый, пресловутый, который он так и не начал писать?.. О котором даже Сибилла больше не упоминает?.. И сам он уже не убеждает себя, что будь у него побольше времени, или денег, или уединения, или еще чего-нибудь… Даже он перестал себе врать, по крайней мере, насчет своего романа… Но и он был не без способностей – чувствовал сцену, реплики получались точные, естественные, его интеллект находил пусть неверную, зыбкую, но связь с его даром слова, и само по себе это было потрясающе! Необыкновенно! Сколько он видел людей умных, блестящих, которые превращались в тупиц и бездарей, стоило им взять в руки перо, сколько знал преданных литературе подвижников, образованных, скромных, увлеченных, которые по сто раз переделывали вялую, нескладную фразу и не могли сдвинуться с места… И лишь немногие из них сами это осознавали… Несправедливость. Неизбежная несправедливость таланта. А ведь Поля, обрюзгшего толстяка Поля, два или три года одолевала непогрешимая изысканность стиля, как болезнь, как нервная депрессия… Так по какому же праву он презирает Поля?

– Смотри-ка, вон твой директор, – сообщил ему в это время Поль, который опять обернулся и заметил входившего Бертомьё.

Они обменялись рукопожатием. Бертомьё более чем когда-либо походил на гравюру начала века – слишком приталенный пиджак, слишком серебристая седина, а может, наоборот, слишком седое серебро… Сибилла определенно ему нравилась. Он то и дело одобрительно кивал ей, будто наслаждался игрой актрисы. Франсуа занервничал, когда Бертомьё, будто уже все зная, обратился к нему: