Искушение учителя. Версия жизни и смерти Николая Рериха - Игорь Минутко

Но самое невероятное (впрочем, почему невероятное?..) в этой истории заключается в том, что красный командир Яков Григорьевич Блюмкин отделался легким испугом. Если вообще испугался. Ведь человек он бесстрашный.

В начале мая 1918 года 3-я Украинская армия республики Советов была расформирована, и наш опасный герой, как уже знают читатели, объявляется в Москве, поступает в распоряжение Центрального комитета партии левых эсеров, который (хлопотами В.А. Александровича, члена ЦК эсеровской партии и одного из заместителей председателя Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией) рекомендует его для прохождения службы в ведомстве товарища Дзержинского. И буквально через несколько дней на новом поприще Яков Блюмкин уже стоит во главе только что созданного отдела по борьбе с международным шпионажем.

Шестого июля 1918 года была суббота. Утро разгоралось солнечное, безветренное, обещая жаркий летний день.

Всю ночь Яков Блюмкин и Николай Андреев не спали в своем номере гостиницы «Эллит», готовились к «акции», пили крепкий чай, возбужденно спорили, переходя с высоких тонов на свистящий шепот, много курили, и в горле у обоих першило от табачного дыма.

Потом — было около трех часов ночи — Яков сел писать письмо-завещание другу, бывшему эсеру, покинувшему ряды партии, имя которого архивы не сохранили.

В пять утра Николай Андреев отправился в Первый дом Советов7, там жил П. П. Прошьян, член ЦК партии левых эсеров, у которого надлежало получить «средства», необходимые для осуществления «акции». И за ним Яков согласно разработанному плану заедет уже на машине, полученной в ЧК.

В дверях Яков Блюмкин остановил боевого товарища:

— Подожди, Коля. Давай на всякий случай простимся здесь. Дальше везде мы будем на людях.

— Да… Простимся! — голос молодого человека сорвался. Было Николаю Андрееву в тот год девятнадцать лет: невысокий, рыжий, худой, он ходил по-матросски, вразвалку, и походка совсем не вязалась с его хилым обликом.

Они крепко обнялись и так постояли несколько мгновений молча.

Николай ушел. Яков Блюмкин прошелся по комнате, возник у распахнутого окна. Их номер был на втором этаже, и окно выходило в захламленный двор. Судя по резкой тени, упавшей на одну половину двора, солнце уже поднялось.

«У меня еще три часа времени. Может быть, поспать?»

Яков упал на кровать, не раздеваясь, в ботинках. Пружины мягко покачивали.

«Я на самом деле засыпаю, — подумал юный террорист. — Нет, нельзя…»

Он резко поднялся и начал медленно ходить из угла в угол — как заведенный.

В девять утра он был в своем кабинете на. Лубянке, вынул из стола папку с делом Роберта Мирбаха (протоколы допросов, переписка с генеральным консульством Королевства Датского об арестованном ЧК офицере австро-венгерской армии, Датское консульство по просьбе германского посольства взяло на себя все переговоры; тут же находилось и «обязательство» Роберта Мирбаха сотрудничать с Чрезвычайной комиссией), и положил папку в портфель.

Далее его путь лежал в общую канцелярию, где по случаю субботы оказалась только дежурная секретарша, миловидная барышня с кукольным лицом и роскошной грудью.

— Мне, пожалуйста, бланк комиссии, — спокойно и строго сказал Блюмкин. — Надо составить важный документ.

Бланк с пугающим грифом вверху: «Всероссийская чрезвычайная комиссия по…» — он тут же получил, вернулся в свой кабинет, заправил бланк в пишущую машинку и, сосредоточившись, отстукал — медленно, ударяя по буквам одним пальцем:

Всероссийская чрезвычайная комиссия уполномочивает ее члена Якова Блюмкина и представителя революционного трибунала Николая Андреева войти в переговоры с господином германским послом в Российской республике по поводу дела, имеющего непосредственное отношение к господину послу.

Председатель ВЧК:

Секретарь:

Подпись секретаря Ксенофонтова довольно умело тут же подделал сам Яков Григорьевич — накануне он долго тренировался.

Подпись Дзержинского подделал член ЦК партии левых эсеров, который тоже работал в Чрезвычайке, кабинет его был этажом ниже, и он находился в это субботнее утро на своем рабочем месте, потому что «был в курсе». И — ждал. Росчерк «железного Феликса», который на Лубянке все знали, у него получился просто великолепно.

Оставалось поставить на документе печать. Она имелась у председателя ВЧК и его заместителей. Расчет был на Александровича, «крестного отца» Блюмкина в Чрезвычайке, — обычно заваленный срочной работой, он работал по субботам и даже по воскресеньям. Но в это утро Вячеслава Алексеевича в его кабинете не оказалось.

Оставалось ждать. Яков Блюмкин томился, слонялся по коридорам, «работал» у себя в кабинете — то есть бессмысленно перебирал бумаги: он читал их машинально, ничего не понимая. Вспотели подмышки, всполошенно билось сердце.

Наконец в начале двенадцатого появился Александрович, и Яков Григорьевич, усилием воли успокоив себя, трижды, не торопясь, постучал в дверь.

— Входите! — Голос у Александровича был властный и жесткий.

Блюмкин оказался в начальственном кабинете.

— Вот, Вячеслав Алексеевич… Поставьте, пожалуйста, печать, — он протянул хозяину кабинета «документ». — По срочному делу еду в германское посольство. Прошу выделить автомобиль.

Быстро прочитав текст на листе с грифом «ВЧК», заместитель председателя шлепнул в нужном месте печать и позвонил в гараж:

— Александрович. Какие у нас машины свободны? Так… Понятно. Шофер? Хорошо… Для товарища Блюмкина, — и, положив трубку телефона, сказал, внимательно глядя на своего молодого коллегу: — Отправляйся в гараж. «Паккард» темного цвета с открытым верхом. Шофер — Евдокименко Петр.

— Спасибо, Вячеслав Алексеевич.

— Только, Яша, — Александрович относился к восемнадцатилетнему Блюмкину по-отечески, опекая его, — в посольство к самому послу и в таком затрапезном виде? Если я правильно понимаю, некая дипломатическая миссия? Кстати, что это за дело, имеющее непосредственное отношение к графу Мирбаху?

О готовившемся покушении на германского посла знал только узкий круг людей, состоящих в ЦК партии левых эсеров, и центром этого круга была Мария Александровна Спиридонова. Вячеслав Алексеевич в этот круг не входил, хотя тоже был ярым, убежденным противником Брестского мира, и Блюмкин, естественно, знал это, И Яков Григорьевич не выдержал: посмотрев в глаза своего протеже и наставника преданным и одновременно воспаленным, сухим взглядом, он прошептал:

— По постановлению президиума ЦК партии, Вячеслав Алексеевич, мы едем убивать германского посла.

— Что? — лицо заместителя Дзержинского в одно мгновение стало мертвенно бледным.