Опасный попутчик - Сергей Иванович Зверев

«Дереводело». Говорят, пользуется там у народа даже некоторым уважением благодаря крикливости и полному отсутствию тормозов, что в глазах окружающих делает из него защитника народных чаяний. Судя по всему, его уважали даже гопари, которые готовы были за него сейчас отмутузить заезжего наглого франта. Да они вообще готовы постоять за правое дело — а то «приезжают тут всякие, наших девок на сеновале зажимают». Хотя девка была и не их. И далеко уже не девка. Но это детали, а важен священный принцип — наше не трожь и по нашей улице вразвалочку гоголем не ходи.

Да, видно, что ребята решительные, азартные и лихие. Такие и штакетиной сзади переедут от избытка чувств. Или финку меж ребер сунут — хотя нет, для этого слабоваты. Все же пролетариат, ему по святым пролетарским традициям только морду положено чистить, а не вспарывать внутренности. Для ножевых забав существует иная порода городской нечисти, та, что с заточками в сапоге и фомками за поясом.

— Ты, дядя, с Дунькой не ходи по разным театрам-ресторанам. — Голос у «Ромео» был звонкий, натренированный на профсоюзных собраниях. — Сия дамочка не про вашу честь будет.

— Это Авдотья Михайловна? — попросил уточнить я, крутя на пальце прицепленную цепочкой к кольцу мою любимую зажигалку «Зиппо». Хорошая вещь, качественная, немецкая. Привык держать ее в руке — она мой как бы талисман. Хотя сам не курю, но иногда приходится дать прикурить, притом и в прямом, и в переносном смысле слова — ложится она в руку, как хорошая свинчатка.

— Сам знаешь, дядя, — выпятил губу «Ромео».

Дядей, хотя мы были примерно одинакового возраста, он меня называл из уважения к моему облачению — ботиночкам со скрипом, дорогому пальто из коверкота, меховой шапке из бобра, прикрывавшей лысую голову. Да, именно лысую. Перед командировкой мне пришлось, оглашая цирюльню горестным плачем и стенаниями, остричься под ноль ради оперативной необходимости.

Не заглядывайся, значит, на Дуньку. Вот стоило один раз с дамой прогуляться до Большого театра, тоже сугубо по оперативной надобности, и тут же нарисовался «Ромео», он же Сеня Богораз, влюбленный в нее по уши и ревнивый, как другой шекспировский персонаж — Отелло, которое, помнится, рассвирепело. Точнее, нарисовался он давно, но сейчас, подустав от долгой осады высокого терема, где живет не обращающая на него никакого внимания отрада, бросился в бой. Правда, не на того, на кого стоило, а на того, кто случайно на глаза попался.

Я не выдержал и широко улыбнулся, издав едкий смешок. Да, правильно Ленин писал: «Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя». И диверсанту-разведчику-террористу в Советской России приходится ошиваться больше не по светским раутам, за бокалом французского шампанского вступая с противником в искрометные диалоги и ведя психологическую и интеллектуальную войну, напоминающую покер. А все больше выходит шататься по неспокойным городским районам и там плести свою сеть.

— Ну, ты напросился, дядя, — прошипел «Ромео».

Оценив мой смешок как сугубо издевательский, он ринулся в битву. Точнее, как любой уважающий себя военачальник картинно махнул рукой, посылая верные полки в бой.

И пехота пошла в наступление.

Тактическими изысками, типа, один заходит сзади и, как дикая кошка, бросается на шею, пережимая загибом руки сонную артерию, а другой в это время выбивает из противника пыль кулаками и ногами, эти двое не заморачивались. Шли, как учили, стенка на стенку, в ряд, чем напоминали легионеров римской когорты. Один уже тянул ко мне руку. А другой раззуживал плечо, чтобы со всего размаху залудить в ухо.

Халтурили ребята. Решили, что видят в моей лице расфуфыренного павлина, не пробовавшего всей крепости пролетарского кулака. Хотя я и был мужчиной видным и крупным, но они воспринимали это как рыхлость и неуклюжесть. Настоящие бойцы улиц должны быть жилистые и подвижные. Или хотя бы такие вот коренасто-широкоплечие, как мои оппоненты.

Эх, ребята пока еще молоды. И их в жизни ждет еще много разочарований, если, конечно, доживут до седин. Сегодня этим их разочарованием стал я.

Так они удобно стояли, что грех было не воспользоваться случаем. Я резко рванулся вперед. И без всяких изысков просто схватил дураков за дурные головы и ударил друг о друга. Они пижонили, поэтому шапок на них не было. И звук столкнувшихся толоконных лбов был знатный. Так шары бьются на бильярдном столе после сильного и ловкого удара кием.

Один гопник сразу рухнул в снег, поскуливая и держась за голову. Второй еще стоял, неуверенно покачиваясь. Что же ты не падаешь, когда так убедительно просят? Ничего, подсечка тебе поможет всем телом встретиться с планетной твердью. Завалил я его и ногой по ребрам добавил. Не так сильно. Ничего не ломал, чтобы человек на работу мог ходить и поднимать советскую промышленность. Но болезненно, чтобы он задумался, стоит ли потакать дурной привычке чесать кулаки о незнакомых людей.

Оставался «Ромео». Как любой командир, оставшийся без войска, он был жалок и потерян.

— Слышь, герой-любовник, — взял я его за грудки так, что ноги почти оторвались от земли. — Мне плевать на все эти сердечные дела. Соблазнишь Авдотью Михайловну — она твоя. У меня к ней ничего нет. Чего не понятно?

— Ты… Она с тобой… — «Ромео» был в самых расстроенных чувствах, от избытка которых по его щеке поползла далеко не скупая мужская слеза.

— Не со мной. Не бойся… А ко мне больше не подходи. Зашибу ненароком. А натравишь толпу — я выживу. А потом твой профсоюз осиротеет. Все доходчиво описал?

— Ты… Ты…

Тут он вообще затрясся, как заяц. И слез стало больше.

Я отпустил дурака. А тот присел на корточки и как-то по-волчьи взвыл.

Тут один из гопников приподнялся, тряся головой и глядя недоуменно окрест себя. Встал, покачиваясь. И с уважением произнес:

— А чего, нормальный мужик! Сеня, а чего ты к нему имеешь?

— Он… — просипел «Ромео».

— Ходи спокойно, дядя, — держась за лоб, продолжил мысль гопник. — На километр вокруг Верблюжьей Плешки никто к тебе не подойдет. А за «метростроевских» не скажу. Там не мы масть держим.

— Вот спасибо, — улыбнулся я. — Ну, бывайте. Не держите зла.

Ну что же, с французской разведкой мне пока что доверительные отношения наладить не удалось. А вот с гопарями — пожалуйста. Полное взаимопонимание. Одна легкая потасовка — и я тут теперь свой, «верблюжатник». И неважно, что еще пять минут назад был чужим приблудным командировочным франтом. Нет ничего чужого, что не может однажды стать твоим — такова заповедь ушлого вора, а также профессионального кадровика.

Ладно, развлеклись, пора и