Последняя война - Василий Росляков

- Сам-то дальний? - спросила она точно так же, как и вчерашняя баба.

- Дальний.

- Небось жена убивается, детишки...

- Да что вы, - засмущался Славка, - какая там жена...

- Ну мать.

- Мать другое дело.

Хозяйка пригляделась к Славке, заросшему черной щетинкой, и вздохнула, и с тихой, уже забытой, а может, и не забытой еще, но какой-то горькой игривостью в голосе заметила:

- А и правда, совсем еще молоденький.

Поблагодарил, попрощался Славка и пошел краем поляны, потом лесом, пошел на юг, где в середине дня будет блуждать за тучами невидимое солнце. Теперь он хоть что-то знал, куда и зачем идет.

- В Брянских лесах, - говорил за столом хозяин, - там нашего брата навалом. Сам оттуда. Дак у меня дом рядом, - как бы оправдываясь, сказал он про себя. - А твое дело - дави к им. Их-то в укружении цельные дивизии пооставались. Может, попадешь, а может, - вздохнул он, - пулю словишь, не дай-то бог. А итить надо.

И Славка пошел. Все же что-то такое забрезжило впереди.

5

Хотя язык уже не раз выручал, все же не хотелось больше пытать судьбу, Славка стал обходить немцев, опасался встреч с ними. Силы вернулись к нему, а вместе с силами вернулось все, что есть в живом человеке, например страх. Теперь Славка полностью осознавал тот ужас, ту бездну, что оставил за своей спиной, что ушло от него вместе с колонной на Юхнов. Теперь было страшно представить себя в прежнем положении, в каком он находился всего два дня тому назад. Но Славка понимал, как легко можно вернуться к тому ужасу, в ту бездну - стоит сделать один только неверный шаг, на минуту забыться, сблагодушествовать. И он не забывался, не благодушествовал, подальше держался от дорог и деревень. Даже в сумерках, когда надо было искать ночлег, не вошел в селение, оказавшееся на пути, а стал обходить его темной балочкой, потом кромкой подступившего леса, потом полем.

В избах зажигались огни, когда он заметил на отшибе от деревеньки черный сруб. Переждал, пока совсем стемнело, и только потом подошел поближе. Это была банька. Заглянув в черные оконца и ничего там не разглядев, Славка открыл дверь. В предбаннике что-то шевельнулось, ширкнуло соломой. Славка онемел от внезапного испуга, остановился на пороге, мороз быстро прополз по его спине, подступил к затылку, поднял волосы. Деревянным голосом Славка спросил:

- Ну, что молчишь тут? Кто такой?

- Не могу тебе ответить, дорогой, - отозвался человек, лежавший на соломе. - Сам, понимаешь, не знаю, кто я такой. Закрывай, слушай, дверь, тепло уходит.

Славка переступил порог. Человек, лежавший на соломе, приоткрыл печную дверцу, и предбанничек, возле самой топки, красновато осветился.

- Перепугал насмерть. Как зовут тебя? - спросил Славка, опускаясь на солому.

- У меня, слушай, тоже язык отнялся. Зовут меня Гога.

- Ну, а я Славка, - сказал Славка и в темноте нашел Гогину руку, пожал ее. - Между прочим, Гога, я тоже с Кавказа, только с Северного.

- Смеяться, слушай, после войны будем. Ночью, в бане, встретились сыны Кавказа.

- Ты еще доживи до этого, - сказал Славка.

- А почему не доживем? Почему, Слава? Я думаю, доживем.

- Может быть. А я, Гога, почему-то думаю, что меня убьют.

- Ты мне, слушай, помешал ужинать, - сказал Гога, - теперь мешаешь жить. Не говори, слушай, такие вещи.

Гога еще с вечера залег в подлеске и оттуда наблюдал, всех пересчитывал, кто приходил в баню и уходил оттуда. Когда ушел последний, Гога на картофельном поле собрал картошек, попалась брюква, захватил брюквы и, заняв баньку, собирался на славу поужинать. Теперь стали ужинать вдвоем. На первое была печеная картошка, на второе - холодная и сочная брюква.

Потом Славку и Гогу потянуло на воспоминания, они стали вспоминать свою жизнь. Они лежали на соломе, в тепле, и каждый вспоминал свое, один Москву, другой - Тбилиси. Гога был армянин, но родился и жил в Грузии, в Тбилиси, и звали его на грузинский манер Гогой, и говорил он с грузинским акцентом. Окончил Гога художественное училище и готовился стать великим художником.

- Слушай, - приподнялся он от волнения, - когда война, понимаешь, когда совсем темно в этой, понимаешь, бане, я могу признаться тебе, что на самом деле буду великим живописцем. Могу признаться или не могу? Конечно, я стану великим теперь только после войны. Слушай, твой портрет напишу, тебя будет знать весь мир.

- Я верю, - сказал Славка, - но ты не играй с судьбой.

Они уснули друзьями, уже хорошо знавшими друг друга, хотя темнота помешала им увидеть друг друга в лицо. Одного не успели они рассказать про себя: какая дорога, какая судьба привела их сюда, в эту ночную баньку. Гога ведь тоже бежал из плена. Свой позор они старательно обошли в разговоре, ко каждый про себя помнил о нем до последней минуты, пока не уснули оба почти одновременно.

Утром Гога долго приглядывался к Славке черными лучистыми глазами.

- Слушай, - сказал он, - а ты ничего парень. Не армянин? Ту гаес?

- Я русский.

- Но что-то, слушай, в тебе есть...

- Ты куда, между прочим, путь держишь? - спросил Славка.

- Я не знаю. Художник, слушай, и война - это совсем непонятно. Я с тобой пойду.

- Ты думаешь, я и война - это понятно?

- Ты, Слава, знаешь, куда идти. Э, слушай, по глазам вижу.

Гогино лицо, до самых глаз, заросло черной щетиной. Мясистый нос его, как баклажан, нависал над губами и подбородком. Гога был как-то крупно нелеп. А глаза в смоляных ресницах излучали тихий и глубокий свет, делали этого человека беззащитным и беспомощным.

Под зеленой кавалерийской тужуркой на Гоге был теплый домашний свитер и такой же теплый шарф, которым Гога, когда вышли из баньки, прикрыл рот и половину носа.

В этот день они встретили Ваську-гитариста. Славка хорошо знал его по училищу. Длинноногий, рыжий, никогда не расставался с гитарой. Как-то разрешили ему с этой гитарой, закинутой за спину, ходить на занятия, в строю, на дежурства. И в каждую свободную минуту он перебрасывал ее со спины на грудь и с улыбочкой, над которой торчали бледно-рыжие усики, перебирал струны и пел свои песенки:

Эх, бирюзовы да золоты колечики

Раскатилися да по лугу.

Эх, ты ушла, и твои плечики

Скрылися-а-а в ночную мглу...

Эту песенку Васька пел так остервенело, так вдохновенно, что никто не смел шевельнуться, пока, закатившись на последнем слове, он не истаивал, не ударял последним коротким ударом пальцев по струнам.

Гога и Славка переходили проселочную дорогу, а по этому проселку с гитарой за спиной шагал Васька. Подождали, поравнялись. Васька остановился, невесело посмотрел на двоих, и вдруг усики его дрогнули, лицо расплылось рыжей улыбкой.

- Холопов! Откуда? - Он бросился, обнял Славку, потом держал его за плечи и был несказанно рад встрече.