Мы — из дурдома - Николай Шипилов

В выходные дни семи последних зим и лет Юра Воробьев видел доброе семейство из окна мансарды. В первые теплые дни весны, беспокоя пару своих деревенских ласточек, Юра выходил на висячий балкон. Он с любопытством пришельца разглядывал цветочные клумбы в соседском палисаднике. В виде слиянных сердец они были аккуратно выложены из кирпичных половинок руками жены мастера. В их тихом доме царила любовь — животворный воздух мироздания. С какой-то душевной радостью Юра наблюдал Ивана Данилыча, похожего на чемпиона мира по сухости тела и большерукости, он лицезрел его благоверную супругу, деловитую, серенькую и храбрую, как воробьиха, пестующая пару своих птенцов — большого и малого.

Это светлейшее семейство стало чем-то вроде остановленного мгновения или якоря-кошки, который держал судно «Безумец Юра Воробьев» в незыблемой, тихой гавани классических веков, сливаемых бездельниками от общественных наук в золотой унитаз неотроцкистской перестройки. Юра видел смиренное и послушное чадо Ивана Даниловича и понимал, что это смирение естественно, как сам ежедневный труд, когда не работа тебя ищет, но ты — ее.

Поднимая ребенка в труде, как рыбенка в реке, Иван Данилович думал о его будущем благоденствии и устойчивой плавучести — раз. «А два… — думал Юра. — Два — Иван Данилович, как и весь трудовой народ, безнаказанно ограбленный кишкодеем и татем, бывшим пионером Егоркой Гайдаром, стремился делать какие-то запасы на непредвиденный случай, на черный день».

Но черные дни стали повторяться на всем пространстве государства-симулякра слишком часто.

Чтобы понять дальнейшую логику безумного Юры, надо сказать, что в браке он не состоял, детей не имел даже «на стороне», потому что был признан недееспособным в силу своего безумия, удостоверенного советской еще справкой. И по существу привязанность его к этому семейству напоминала дорожную тоску блудного сына по отцу, только с той разницей, что сын этот выдумал себе отца, маму и самое семейство. Так выдумывают свою единственную правду о родителях сироты, и она дает им, пусть мнимое, но спасение души. Она приносит то равновесие, с которым человек, пусть и сам себе режиссер, но без которого он — сам себе убивец.

А однажды осенью, когда изможденной природе нет дела до человека, коровы или собаки, Юра увидел, как из дачного домика Ивана Даниловича люди выставили гроб и на руках понесли его на недальнее сельское кладбище.

«Кто, Вася?» — спросил свой рассудок Юра, чувствуя невыразимую печаль и смятение чувств. Он видел, что за гробом идут родители, а следовательно, ответ однозначен. И он тянет за собой следующий вопрос: каким должен быть человек, способный пережить такое горе? Оказалось, мальчика в городе сбил нетрезвый автомобилист. Мальчик прожил в любви, смирении и послушании неполных тринадцать лет. Что делать? В Евангелии приводятся факты воскрешения умерших людей.

«И вот, завеса в храме раздралась надвое, сверху донизу; и земля потряслась; и камни расселись; и гробы отверзлись; и многие тела усопших святых воскресли и, выйдя из гробов по воскресении Его, вошли во святый град и явились многим»[10].

После невольных слез, пролитых с подачи большой поддачи спиртного, после воя душевного, напоминающего вой одинокого животного, во плоти которого с болью вызревает душа, Юра вспомнил Гарри Меркурьева. Гарри — это федоровец, который отдыхал у нас в «дурке» с диагнозом «патологическая склонность к лени», а нынче живет припеваючи тем, что дает в газеты репортажи о своих воплощениях и реинкарнациях.

Будучи уже взрослым и довольно искушенным в вопросах симуляции дурнем, Юра с большой долей скепсиса относился нынче к заморочкам Гарри. Юра стал искать свое решение не мистического, не научного, а пусть мнимого, но желанного для соседей-супругов воскрешения соседского мальчика. И нашел его, путь в золотой этот родительский сон, обладая думскими связями и способностью летать, если сильно разозлится или обидится. Злость, однако, находила на него не столь часто, как ему того хотелось бы.

Добрый Юра заплакал о гибели этого подростка-ребенка, но решил, что не надо раскисать в доброте. Он твердо решил вернуть сына Ивану Даниловичу твердо же определенным своим путем. Для начала он изъял с кладбищенского памятника фотографию мальчика, оставив взамен краткую записку: «Ждите. Верну». Он написал неопределенное «верну», а не обязательное «вернусь», поскольку отец, Иван Данилович, мог принять происшедшее за злую и бессовестную шутку кладбищенских бродяжек. Но уже безумие доброго Юры слилось с безумными надеждами обезумевших добрых родителей погибшего мальчика, на что и уповал наш летун.

Пользуясь связями с бывшими нашими друзьями по казематам Яшкинской клиники, многие из которых занимали в новом обществе высокое положение, Юра нашел личное дело мальчика из украинского детдома №…, похожего на погибшего сына Ивана Даниловича один в один. Оставалось взять его и отдать горюющим родителям. Юра стал обдумывать план.

Что же должно сказать мне, писателю Алексею Родионовичу Романову, по этому душевному вопросу? Скажу, что жива православная вера в наших грешных душах, но под гнетом многовековой униженности русского дурака русскими же умниками она никак не может расцвесть во всей своей силе и красоте. Но те из дурней, у кого вдруг приоткрываются духовные очеса, начинают чувствовать благодать воли Божией.

Преодолевая отвращение, Юра Воробьев начал читать газеты, которые он называл «пресс-нятиной». Он хотел обрисовать для себя линию детских фронтов на российской территории, оккупированной дегенератами всех мастей. Он, казалось, на веки вечные забыл эту вредную привычку — читать газеты, это навязчивое желание «уколоться» ложью. Сознание его береглось, оно уворачивалось от чтения газет, как ребенок от розги недобросовестного воспитателя. Оно, сознание, не желало знать, где живут фазаны, потому что его слепило желтое, как весенний цветок, солнце, которое на поверку всегда оказывалось обманным одуванчиком-обдуванчиком, сорняком. Вся желтая свобода заточена на антигероизме, пошлости и разврате — это выводило Юру из равновесия. С началом изучения желтых газет он побоялся разозлиться внезапно и улететь, сам не зная, куда: ведь это зависело от силы его разозленности. Однако он уже научился держать в сознании пару-тройку запасных аэродромов и обезопасился от разъяренных приземлений в «некотором царстве».

И все же доброму Юре пришлось преодолеть ощутимую тошноту, боль в висках, трус в руках и вернуть себе вредную привычку к чтению газет. Задача была поставлена так: суметь разозлиться ровно настолько, чтобы улететь в деревню к коллеге Фролу Ипатекину и помочь тому собрать земной, надежный и малозатратный летательный аппарат. Предполагалось нечто среднее между автожиром, геликоптером и современным спортивным вертолетом. К тому же, Сеня Парамарибский забросил Фролу для потехи два комплекта маленькой боевой «Осы».

А пока, приняв для крепости духа ровно сто пятьдесят граммов подарочного Ипатекинского самогона, он читал:

«Маленькие развратники и драчуны, пьяницы и курильщики бросили свои пагубные занятия, начали молиться Богу и хорошо учиться. Это один из редких случаев, когда муниципальный детский дом официально является православным. Администрация Кустопорожневска понимает важность духовного, а не только материального попечения о детях, — частила газетка. — Она успешно сотрудничает с церковью. Но чему же может научиться здесь ребенок? Молиться неведомому Богу, слушаться, не прекословить начальству. Все это, наверное, в миру пригодится, но…»

— Заботится о детях, шкылда!

«В Болтограде не затихают страсти вокруг незаконной торговли малолетними детьми. Напротив, они разгораются с новой силой. Работая в Риме в собственной фирме, наша бывшая соотечественница Нина Сократти вывезла за рубеж более тысячи младенцев. Я читала сочинения детдомовцев, в которых они рассказывали о своих родителях. Боже мой, знали бы эти алкоголики, развратники и дебоширы, как защищают их чада, которых они бросили! «Мамочка, ты самая лучшая в мире, я очень люблю тебя, возьми меня отсюда…» Но их никто не забирает…»

— Здрас-те, Федор Михайлович! Не хотите за каждую слезу ребенка по сто, и — стоп! Еще раз сто — и еще раз стоп! И давайте послушаем, как сиротский хор поет гимн Российской Федерации! — так прокомментировал свое душевное неравновесие Юра, а затем исполнил желание. Льющийся в баккарический хрусталь самогон звучал чисто, старинно и непродажно, как утраченный гимн «Боже, царя храни».

«О том, что на сиротах можно быстро озолотиться, смекнули работники детских домов разных уголков России. И неудивительно. Сейчас в спецприютах содержится свыше шестидесяти тысяч ребятишек, родители которых лишились родительских прав…»