На доблесть и на славу - Владимир Павлович Бутенко

партизанского отряда. Звание – старший сержант, – с явным недоверием прочитал контрразведчик и тут же уточнил: – Кем и где присвоено?

– Я служил в сабельном эскадроне 257-го полка 17-го кавалерийского корпуса. Под Хадыженской контузило. С товарищами переходил линию фронта. Повторно был контужен. Лечился в своем хуторе, пока не связался с партизанами.

– Ладно. Подробности своей биографии расскажете после… По карте ориентируетесь?

– Так точно.

Командир полка, направляясь к столу, внимательней присмотрелся к партизану: плечист, чубат, чернобров. Красив той мужественной красотой, которая присуща казачьему роду. В карих глазах – ни тени смущения, сосредоточенность.

– Из казаков, что ли?

– Из донских казаков.

– Показывай… – кивнул Гервасиев, ожидая, когда подойдет к нему начальник оперативного отдела штаба и планшетисты, присутствующие при разговоре. – Меня интересуют огневые точки. Их характеристика. Насколько эшелонирована оборона? Вот здесь, со стороны Мамайского леса, есть орудия? Далее, на городской окраине, имеются ли траншеи, окопы, рвы? Есть ли неприкрытые участки?

В течение нескольких минут Яков указал расположение вражеских узлов сопротивления на южной и юго-восточной окраинах, сообщил приблизительную численность людского состава. Сведения Шаганова были настолько значительны, что подполковник связался по рации с командиром дивизии.

– Бери своего удальца, Андрей Никитич, и езжай ко мне, – отозвался Селиверстов. – У меня тоже гонец из партизанского штаба, по имени Дода. Сведем их вместе, уточним детали и окончательно спланируем действия…

Около полуночи Гервасиев провел предбоевую летучку с командирами подразделений. Узнав от них, как идет выдвижение батальонов на исходные позиции, предупредил звенящим от волнения баском:

– Карта, конечно, – хорошо, но не забудьте проводников! Как мне доложили, местные жители сами вызвались помочь. Без них в городе не обойтись. Внезапность и слаженность удара – наши козыри. Атаковать без лишнего шума. Действовать наверняка. Готовность к бою – ровно два часа ночи. Сигнал к началу атаки – три белые ракеты, а по рации шифр – «333». Действовать только по моему приказу!

Яков Шаганов был закреплен за 3-й ротой и ушел с КП вместе с ее командиром, лейтенантом Яценко. Не по возрасту важный и строгий, лет двадцати двух отец-командир, чередуя украинские и русские слова, расспросил Якова об особенностях местности. Овраги и лесные склоны, затрудняющие применение артиллерии, его немало озадачили.

– Тэ ж казав и колхозник, що я оставыв у роти. Вин у мэнэ за провидника, а ты с автоматчиками шуруй у город. Заходъте с тылу и завязуйте стрельбу. Держаться до того часу, колы мы пидойдемо. Митрий, – обратился лейтенант к ординарцу. – Отведи партизана до Заурова. А старшина хай выдаст карабин та пару гранат.

Во дворе кирпичного дома, под горой, бойцы палили костер, выжигая вшей из форменной одежды. Пахло припаленным сукном и сладким вишневым дымком. Плечистый, крючконосый кавказец, лежавший на бурке, энергично встал и провел Якова в дом.

– Проводник? Я – командир отделения Зауров. Зови Асланбеком. Короче, чем «товарищ сержант», – проговорил скороговоркой и глянул в сторону бородатого молодца, латавшего шапку. – Фрол! Накорми человека, ну!

Солдат, кряхтя, поднялся с лавчонки у стола, на котором едва мерцал светильничек из гильзы. Не торопясь, вынул из вещмешка кусок солонины и сухарик. Налил из котелка полную кружку травяного чая.

– Наваливайся! – весело пригласил Фрол. – Чем, как говорится, богаты.

Верблюжатина, с привкусом мыла, хоть и оказалась жесткой, однако насытила. А степной чай ощутимо согрел. Яков попросил табаку и бумаги, – угостил его ноздрястый мужичок, волгарь Лука.

– Больно хорош табачок, – окал он, приглядываясь к Якову. – Заборист! Ну, а ты-то? К нам совсем?

– Как придется, – вздохнул Яков, оглядывая собравшихся бойцов. – Обрыдло скитаться! Не по мне волком рыскать. То за нами немцы гонялись, то мы их стерегли…

– Оно и у нас не легче, – возразил усатый Тарас, синеглазый кубанец, проверяя диск своего автомата. – От пули не открестишься!

– А я верю в бога, – вполголоса произнес Стефан, призванный из приманыческого хутора молоканин, морщась от табачного дыма. – А вот вы дьявольское зелье сосете и не боитесь греха!

Вскоре Заурова вызвали к командиру роты, а Яков отправился к старшине. Выданный карабин был с потертой ложей и узким сермяжным ремнем. Яков не успел его даже разобрать, проверить прицел. Отделение автоматчиков получило приказ первым войти в город.

5

…И настал этот неизбежный день прощания с родным куренем! Час разлуки со всем хуторским миром – близким, понятным, знакомым до шляпки гвоздя и пяди дворовой земли, с улицей и красавцем осокорем, осеняющим шагановский кров; с левадой и Несветаем, несущим свои воды вдоль милых берегов, а сейчас затаившимся подо льдом, лишь на проливчиках перезванивающим светлыми струями; с полями и тропинками, по которым незримо бродят детство и юность, – только крикни, и они явятся и обступят добрыми воспоминаниями. Неизбежно расставание и с церковкой, где молились предки-ратники, уходя в походы на ворогов, славя Тихий Дон и служа царскому престолу; со святым погостом, где под крестами почиют казачьи сыны и дочери, – родная кровь и необоримый дух! Но как можно навек расстаться с этим заповедным и великим, забыть его, оторвать от сердца?

Тихон Маркяныч, перевязав голову платком и надев шапку с опущенными ушинами, в который раз тихо обредал подворье, оглядывал строения, сад, стога, убеждаясь, что оставшегося сена хватит Лидии докормить до вешней зеленки колхозную корову. Внукова жена уезжать отказалась. Это, конечно, крепко огорчило их с Полиной, людей далеко не молодых. Однако мысль, что хата и курень будут под бабьим доглядом, сокровенное, родовое достанется наследникам, несколько притупляла тревогу предстоящего отъезда. Много раз судьба вынуждала старого казака покидать свой курень: и в час призыва на действительную службицу, и в лихолетье Гражданской, и не так давно, когда прятался от ареста в пору коллективизации. Но прежде оставлял он хутор с непоколебимой верой, что вернется. А теперь – глухая стена, отгородившая от всего былого. Пожизненно повязаны они, ближайшие родственники старосты, с чужеземцами. И под их защитой приходится кидаться голасвета[4], спасаться от расправы «товарищей». Тлел, впрочем, слабенький огонек надежды: вдруг немцы опомнятся и отгонят Красную Армию к предгорьям, и тогда можно будет возвернуться сюда. Хотя немцы – вояки пришлые, не свое обороняют, а на чужое покорыстились…

Весь день, пока фурманка громоздилась посередине двора, Полина Васильевна на пару с Лидией перетряхивала сундуки, увязывая в узлы необходимое в дороге. Старик выкармливал лошадей. То засыпал в ясли ядреный овес, припрятанный в рундуке с осени, то подкидывал рубленую свеклу. За неимением лучших староста отрядил Шагановым молодую кобылку, прогонистую, с крепкими бабками, а в масть ей гнедого мерина по кличке Пень, имеющего один изъян: прямо на дороге, в поле ли, среди конного двора