Три карты усатой княгини. Истории о знаменитых русских женщинах - Владислав Петров

Основательницей и настоятельницей монастыря Св. Андрея, приютившего Евпраксию-Адельгейду, была ее сестра Янка, после несостоявшегося замужества посвятившая себя Богу (второе название монастыря Св. Андрея — Янчиный). Судьба вновь соединила сестер, проживших такие непохожие жизни: одна — смиренно в тихой монастырской заводи, другая — непокорно в средоточии европейских бурь.

Последние десять лет отпущенного ей земного срока Евпраксия провела в строгом посте и молитвах. Она умерла в 1109 году, не дожив и до сорока. Похоронили ее — женщину, повлиявшую на судьбы Европы, как обычную монахиню. В Ипатьевской летописи сказано: «В лето 6617 (1109) выпало преставиться Евпраксии, дочери Всеволода, месяца июля 9 дня, и положено было тело ее в Печерском монастыре у южных дверей, и сооружена была над нею божница, где лежит тело ее».

Благочестивая Головкина, или На Колыму по высочайшей милости

В конце 1741 года гонцы разнесли по Российской империи весть о вступлении на престол дочери Петра Великого — Елизаветы. Новая императрица пожелала, чтобы на предстоящей коронации все подвластные ей народы были представлены «пригожими девицами». Для доставки оных девиц отрядили специальных посланцев; ехать на Камчатку, самый край российской земли, выпало штабс-курьеру Шахтурову. Прошло несколько недель, и 19 января 1742 года вслед Шахтурову через заставу близ нынешнего Аничкова моста в середине Невского проспекта, где в ту пору пролегала городская черта Санкт-Петербурга, выехали под усиленной охраной сани. В них сидели двое, мужчина и женщина, причем женщина, бледная, с плотно сжатыми губами, держала голову высоко и смотрела прямо перед собой, а мужчина весь утонул в тулупе, и невозможно было угадать ни черты лица его, ни фигуру.

Это были лишенный всех постов, чинов и званий граф Михаил Головкин и его жена Екатерина, одна из влиятельнейших дам петербургского света. Еще совсем недавно положение вице-канцлера, кабинет-министра и доверенного лица матери царя-младенца Ивана Антоновича, который «взошел» на трон в два месяца и пять дней от роду, вызывало к Головкину всеобщую зависть, и вот — опала, обвинение в государственной измене, смертный приговор и как царская милость замена отсечения головы вечной ссылкой в острог Германг[13], расположенный, как считалось, неподалеку от Якутска. «Неподалеку» оказалось в двух тысячах верстах за Якутском, на Колыме. У Германга было и второе, народное, «говорящее» название — Собачий острог. Так завершилась блестящая карьера одного из самых умных и просвещенных русских людей Петровской эпохи.

Головкины состояли в дальнем родстве с царской фамилией. Отец графа Михаила — Гавриил Иванович Головкин был стольником, затем постельничим юного Петра I и остался его ближайшим сподвижником навсегда. Он был рядом с царем во время стрелецкого бунта, работал вместе с ним на голландских верфях, участвовал в Полтавском сражении. В ведении графа Гавриила находились все иностранные дела, а как сенатор он оказывал значительное влияние на внутреннюю политику. После смерти Петра I Гавриил Головкин вошел в Верховный тайный совет, фактически управлявший страной, и весьма способствовал тому, что в 1730 году российский трон достался Анне, вдовствующей герцогине Курляндской.

Дело в том, что именно ему императрица Екатерина I передала на сохранение завещание, согласно которому преемником престола объявлялся Петр II и в очередь за ним — на случай, если он не оставит наследников, — выстраивались дальнейшие потомки Петра I. Но Гавриил Головкин завещание сжег, тем самым единолично направив развитие России по объездной дороге, после чего, надо полагать, не без собственной корысти высказался в пользу Анны Иоанновны — дочери царя Ивана V, соправителя Петра Великого. Корысть же состояла в том, что новая царица была двоюродной сестрой его невестки Екатерины, чья мать Анастасия, урожденная Салтыкова, приходилась родной сестрой царице Прасковье — матери Анны.

Тогда и появилось среди немногочисленных русских сенаторов имя Михаила Головкина, до того снискавшего себе лавры на дипломатическом поприще — уже в двадцать с небольшим лет он был русским министром (то есть послом) в Берлине. Правда, надежды Головкиных на усиление своего влияния при дворе не оправдались — вскоре все места у трона заняли немцы, выходцы из Курляндии. Этот период вошел в историю России под названием бироновщина, поскольку всем в государстве заправлял захудалый курляндский дворянчик Бирон, благосклонностью Анны обретший герцогское достоинство.

Старший Головкин умер в 1734 году и конца бироновщины не дождался, зато младший с лихвой возместил годы ожидания, конец которых он провел в качестве правителя Монетного двора и канцелярии — на должности важной, но далеко не самой значимой в государстве. В 1740 году, когда Анна умерла, а Бирон не сумел удержаться в качестве регента при Иване Антоновиче, звезда Михаила Головкина наконец взошла на российском политическом небосклоне.

Он не участвовал в заговоре против Бирона, однако воспользовался его плодами и сразу выдвинулся на первые роли в новом правительстве. И похоже, это было только начало — слишком долго он ждал, чтобы удовлетвориться достигнутым; амбиции Головкина распространялись куда дальше. Он не мог не понимать, что песенка «немецкой партии», к которой принадлежали остальные члены правительства, уже спета. Граф определенно сам метил в регенты и вполне мог войти в число самых значительных действующих лиц русской истории XVIII века.

Все способствовало тому — и особенно расположение к нему объявленной «правительницей» России матери младенца-императора Анны Леопольдовны, которая приходилась его жене двоюродной племянницей. Доверие «правительницы» было столь велико, что Михаил Гаврилович позволял себе конфликтовать едва ли не со всеми прочими высшими сановниками и даже с супругом Анны Леопольдовны — принцем Антоном-Ульрихом. В какой-то момент, похоже, он переоценил свои возможности, и самоуверенность сыграла с ним злую шутку. Но опасность пришла с неожиданной стороны.

Опытный царедворец, Головкин не мог не понимать непрочность правления Ивана Антоновича. Но коль скоро свое дальнейшее возвышение он однозначно связывал с Анной Леопольдовной, то не нашел ничего лучше, как посоветовать ей объявить себя императрицей. Причем сделал это в письменном виде, но письмо — его еще высокопарно называют манифестом — попало в руки Елизаветы Петровны, которая сама метила на престол. В сущности, этого оказалось достаточно, чтобы судьба графа была определена.

В ночь на 25 ноября 1741 года произошло событие, круто изменившее сам ход русской истории и выдвинувшее на ее авансцену новых персонажей, — гвардия, недовольная тем, что немцы по-прежнему роятся у трона, поторопила ход событий и внесла в царский дворец Елизавету, внесла в буквальном смысле — на руках! Иван Антонович был низложен и оставшиеся двадцать три года жизни прожил скрываемый ото всех на положении Железной Маски в казематах Шлиссельбурга. По счету он был шестым Иваном на русском троне, но современники за время его короткого правления внесли в это дело изрядную путаницу, выпустив монету с его изображением и надписью «Иоанн III». Поэтому историки предпочитают именовать его без упоминания порядкового номера, но с отчеством. Убили Ивана Антоновича уже при Екатерине II; обстоятельства его гибели уже, вероятно, никогда не будут прояснены до конца. Как бы то ни было, перед реальной историей этого самого несчастного русского царя меркнут все фантазии Дюма.

Вернемся, однако, к Головкиным. По стечению обстоятельств в ночь переворота, ничуть не предчувствуя угрозы, Михаил Гаврилович и Екатерина Ивановна давали бал. 24 ноября были именины графини, которые всегда праздновались очень широко. И в этот раз пригласили более сотни гостей обоего пола, веселились далеко за полночь, но празднование прервалось самым неподходящим образом — появлением в бальной зале солдат Преображенского полка. Поздний ноябрьский рассвет Головкин и кое-кто из гостей встретили уже в Петропавловской крепости. Графу пришлось отвечать не только за собственные грехи, но и за содеянное его отцом — не сожги Гавриил Иванович завещание Екатерины I, престол Елизавете, дочери Петра Великого, достался бы на годы раньше и не столь экстремальным способом.

Отдадим должное Елизавете Петровне — она поступила отнюдь не в обычаях своего времени и оставила в живых низвергнутых политических соперников. Хотя и не смогла отказать себе в удовольствии устроить театрализованное представление с воздвигнутым на Васильевском острове эшафотом из неструганых досок, топором, занесенным над шеей первой жертвы, и помилованием в последний миг — заменой казни ссылкой. Во время экзекуции Екатерина Головкина находилась в толпе, причем сохраняла, по словам ее биографа, присутствие духа и пыталась, как могла — хотя бы взглядом, — поддержать мужа.