День поминовения - Кристи Агата

Он сморщил нос. В темных глазах промелькнула искорка сочувствия. У него было худое смуглое лицо, чем-то смутно напоминающее лицо тореадора – в его романтическом варианте. Он нравился женщинам и знал это.

– Вы ведь давно работаете у Бартона, мисс Лессинг?

– Шесть лет.

– И наверное, он даже представить себе не может, что бы он делал без вас? Да, я все это знаю. И про вас я все знаю, мисс Лессинг.

– Откуда? – спросила она резко.

Виктор ухмыльнулся:

– Мне рассказала Розмэри.

– Розмэри? Но ведь…

– Не беспокойтесь. Я больше не стану тревожить Розмэри. Она и так была ко мне слишком великодушна. Я и с нее сотню получил.

– Вы…

Рут просто не знала, что на это сказать, и Виктор расхохотался. Смех его был так заразителен, что невольно рассмеялась и Рут.

– И вам не стыдно, мистер Дрейк?

– Я крупнейший специалист по вытягиванию денег из родственников. У меня высокая квалификация. Мутер, например, не выдерживает, когда посылаешь ей телеграмму с намеком на самоубийство.

– И вас не мучает совесть?

– Я глубоко осуждаю себя. Я дрянной человек, мисс Лессинг, и мне хотелось бы, чтобы именно вы поняли, насколько дрянной.

– Почему именно я? – спросила она с любопытством.

– Даже не знаю. Вы не похожи на остальных. По отношению к вам я не мог бы применить свою обычную тактику. Эти ясные глаза не проведешь. Вас, пожалуй, не растрогать цитатами типа «я не так перед другими грешен, как другие передо мною»[15]. В вас нет жалости.

Лицо Рут мгновенно стало жестким.

– Я презираю жалость.

– Несмотря на имя? Ведь вас зовут Рут, что значит «милосердие». Очень забавно. Безжалостное милосердие.

– Я не сочувствую слабости.

– А кто сказал, что я слабый? Здесь вы ошибаетесь, дорогая Рут. Грешный, может быть, но не слабый. И у меня есть еще одно несомненное достоинство.

Рут презрительно скривила губы. Сейчас пойдут оправдания.

– Достоинство? Какое же?

– Я живу в свое удовольствие. По-настоящему в свое удовольствие. Я знаю жизнь, Рут. Чего только я не перепробовал! Был актером, лавочником, официантом, чернорабочим, носильщиком и бутафором в цирке. Плавал матросом на грузовом судне, выдвигал свою кандидатуру в президенты в одной из южноамериканских республик и даже сидел в тюрьме. Я не делал только двух вещей – никогда не зарабатывал хлеб честным трудом и не жил по средствам.

Он смотрел на нее смеющимися глазами. Она понимала, что должна возмутиться. Но Виктор Дрейк обладал поистине дьявольским умением делать зло забавным. Взгляд его, казалось, проникал ей в самую душу.

– Не стройте из себя оскорбленную невинность, Рут. Не такая уж вы высокоморальная личность. Для вас главное в жизни – преуспевание. Вы из породы девушек, которые кончают тем, что выходят замуж за босса. Это то, что вы и должны были сделать. И Джорджу не следовало жениться на этой пустышке Розмэри. Он должен был жениться на вас. От этого он бы только выиграл.

– Не кажется ли вам, что вы слишком много себе позволяете?

– Но ведь Розмэри известная дура. Хороша, как ангел, и глупа, как кролик. К таким мужчины сразу же попадаются на удочку, но ненадолго. Вот вы – другое дело. Если кто-нибудь влюбится в вас, то это уже будет всерьез.

Удар пришелся по больному месту. С неожиданной откровенностью она сказала:

– Если бы! Но ведь он не влюбился.

– Кто не влюбился? Джордж? Не обманывайте себя, Рут. Случись что-нибудь с Розмэри, Джордж тотчас побежит просить вашей руки.

(Именно так. Именно с этого все и началось.)

Пристально глядя на нее, Виктор сказал:

– Впрочем, вы знаете это не хуже меня.

(Рука Джорджа у нее на плече. Голос, полный теплоты и нежности… Ведь это правда. Он нуждался в ней, зависел от нее…)

– Вы должны быть уверенней в себе, дорогуша, – сказал Виктор ласково. – Вам ничего не стоит обвести Джорджа вокруг мизинца. Розмэри бог ума не дал.

«Все это правда, – подумала Рут. – Если бы не Розмэри, я могла бы заставить Джорджа сделать мне предложение. Для него это было бы прекрасно. Я сумела бы о нем позаботиться».

Она вдруг почувствовала, что ее душит обида, слепой, яростный гнев. Виктор Дрейк наблюдал за ней с явным любопытством. Ему нравилось подавать людям новые идеи или, как в данном случае, приподымать завесу над их собственными скрытыми мыслями.

Да, так все и началось, с этой случайной встречи с человеком, который на следующий день должен был отправиться в другое полушарие. Когда Рут вернулась в контору, она уже не была прежней Рут, хотя внешне ничего не изменилось.

Вскоре после ее возвращения позвонила Розмэри Бартон.

– Мистер Бартон только что ушел завтракать. Чем я могу вам помочь?

– Рут, пожалуйста! Дело в том, что этот нудный полковник Рейс прислал телеграмму, где написано, что он не успевает на мой день рождения. Спросите у Джорджа, кого он хотел бы пригласить вместо него. Нужен кто-то из мужчин. Нас четыре женщины: будет Айрис, для нее это целый праздник, Сандра Фарадей и… кто же еще? Не могу вспомнить.

– Четвертая я. Вы оказали мне эту честь.

– Да, конечно. Я совсем про вас забыла. – Розмэри рассмеялась своим звенящим смехом. Она не могла увидеть неожиданно вспыхнувшие щеки и жесткую складку у губ Рут Лессинг.

Приглашена из милости на вечер к Розмэри! Уступка Джорджу. «Да, конечно, мы позовем твою Рут Лессинг. Ей это будет приятно. Она всегда к нам так внимательна. К тому же вид у нее вполне приемлемый».

В ту минуту Рут Лессинг поняла, что ненавидит Розмэри Бартон. Ненавидит за то, что она богата и красива, беспечна и безмозгла. Она не должна каждый день гнуть спину в конторе. Все подается ей на золотом блюде – поклонники, заботливый муж. Ей не нужно работать, что-то рассчитывать заранее. Ненавистная, высокомерная, легкомысленная красотка…

– Чтоб ты сдохла! – тихо сказала Рут в молчащую телефонную трубку.

Она испугалась своих слов. Они были так ей не свойственны. Она всегда была спокойной, деловой, сдержанной. Никаких срывов, никаких истерик.

«Что со мной творится?» – с удивлением подумала Рут.

Как она в тот день ненавидела Розмэри Бартон! Она ненавидела ее и сейчас, год спустя.

Когда-нибудь, может быть, она забудет Розмэри Бартон, но пока еще все свежо в памяти.

Она мысленно вернулась к тем ноябрьским дням. Вот она сидит у телефона, и в груди ее клокочет ненависть…

Любезным тоном она передает Джорджу поручение Розмэри и говорит, что может отказаться от приглашения, чтобы уравнять количество мужчин и женщин. Но Джордж даже слышать об этом не хочет.

На следующий день она приходит сообщить ему об отплытии «Сан-Кристобаля». Джордж встречает это известие с чувством облегчения и благодарности.

– Итак, он благополучно отбыл?

– Да. Я передала ему деньги за полминуты до того, как убрали трап.

После некоторого колебания она добавляет:

– Когда корабль отчалил от пристани, он помахал рукой и крикнул: «Привет и поцелуй Джорджу! Передайте ему, что сегодня вечером я выпью за его здоровье».

– Какая наглость! – восклицает Джордж, затем спрашивает с любопытством: – Какое он на вас произвел впечатление?

– Примерно такое, как я и ожидала. Слабохарактерный человек.

И Джордж ничего не увидел, ничего не заметил! Ей хотелось крикнуть: «Зачем ты послал меня к нему? Разве ты не знал, что он может со мной сделать? Разве ты не видишь, что я уже не та, не видишь, что я становлюсь опасной? Ведь теперь я способна на все, что угодно!»

Но вместо этого она сказала сухим деловым тоном:

– Нужно обсудить письмо из Сан-Паулу…[16]

А еще через пять дней был день рождения Розмэри.

Спокойное утро в конторе, потом визит в парикмахерскую, новое черное платье, немного искусно наложенной косметики. Она не узнавала лица, смотревшего на нее из зеркала: бледного, решительного, ожесточенного…