Неотразимая - Кэтрин Харт

Лизетт искоса взглянула на свою подругу, и все они расхохотались.

— Мое полное имя Джейдин Эгнис Донован, но за все мои шестнадцать лет никто не называл меня иначе, как Джейд. Полагаю, не имеет большого значения, что оно означает, раз это единственное известное мне имя.

— Это чудесное имя, — сказала Блисс, положив руку на плечо Джейд и крепко обняв ее. — Они дразнят меня с моим именем тоже, хотя я родилась с ним. Кроме того, мне известно, что Джейд — это также название красного камня зеленого цвета, который высоко ценится в некоторых странах.

Чем больше они разговаривали, тем больше Джейд привязывалась к этим девушкам.

Они совершенно не казались ей плохими, несмотря на тот способ, которым они зарабатывали себе на жизнь. Они не выглядели мрачными, угнетенными или отмеченными тяжелой рукой судьбы, коснувшейся их. Напротив, они были веселыми, привлекательными и дружелюбными, и они обладали редкой способностью смеяться и шутить над собой, находить смешное в жизни и в своем собственном положении. И одежда их сейчас нисколько не отличалась от одежды других женщин, которых видела Джейд. Да и их лица не были накрашены, по крайней мере в этот час.

Девушки вместе с Джейд спустились вниз и провели ее в гостиную. Здесь наконец Джейд заметила разительное отличие в оформлении и подборе цветов, которые она со своими довольно ограниченными познаниями мира сочла не совсем приемлемыми для обычного дома. Стены были густо-красного цвета, на котором выделялись яркие золотистые и серебристые полосы. Тяжелая хрустальная люстра свисала с середины расписного потолка. Джейд удивленно рассматривала эротические сцены, изображенные высоко над ее головой, и на картинах в богатом обрамлении, висевших на стенах. В комнате было много зеркал, в которых отражался свет хрустальной люстры, затянутые тафтой диваны и полированные столики. Пианино стояло в углу возле бара, где все полки были заняты рядами бутылок с виски, ликерами и сверкающими хрустальными фужерами.

— Бог ты мой, — тихо прошептала Джейд, поворачиваясь кругом, чтобы все осмотреть. — Я никогда не видела ничего подобного!

Вера, которая вошла в комнату вслед за ней, рассмеялась.

— У тебя перехватило дыхание, не так ли, милочка? Здесь немного пышновато, на взгляд большинства людей, но эта роскошь прекрасно отвечает нашим целям. Она приводит наших клиентов в наилучшее расположение духа, чтобы они распускали завязки своих кошельков.

— Как и завязки своих бриджей, — сухо добавила Фэнси, вызвав смех своих подруг.

— Проходи сюда и познакомься с Билли, — сказала Вера, мягко взяв Джейд за руку, и подвела ее к пианино, где Джейд заметила худощавого, довольно невзрачного молодого человека, сидевшего на стульчике.

Его долговязая фигура сгорбилась над клавиатурой, прямые каштановые волосы свисали почти до самых глаз, поэтому Билли не было заметно среди окружавшей его роскоши.

— Он, может быть, не так красив, как наши девочки, но, без сомнения, он самый лучший пианист в наших краях. Ты только скажи ему, что собираешься спеть, и он постарается подыграть тебе.

Джейд неожиданно почувствовала себя гораздо увереннее, чем в тот момент, когда только появилась в этом странном месте.

— Я… я обещала Фэнси сыграть на своей флейте, — пробормотала она, оттягивая тот момент, когда ей придется петь.

— Как тебе угодно, дорогая, но я хочу послушать и твое пение тоже.

Глубоко вдохнув, чтобы унять волнение, Джейд поднесла флейту к губам и закрыла глаза. Чистые, приятные звуки заполнили комнату, витая в воздухе и сливаясь в знакомую мелодию старинной баллады. Билли подхватил мелодию, и в течение следующих нескольких минут они развлекали женщин дуэтом.

Когда Джейд прекратила играть, Билли не остановился.

— Спой это, — тихо произнес он, в то время как его пальцы продолжали уверенно наигрывать мелодию.

Все слушавшие не могли поверить своим ушам, когда Джейд запела эту старинную балладу. Казалось, словно флейта обрела голос, такими совершенными, чистыми и мелодичными были звуки, которые издавало ее горло.

Из-за ее легкого ирландского акцента слова обретали новое значение, свежее и необычное.

Ее пение было просто завораживающим, невероятно красивым и приятным.

Когда Джейд закончила пение, в комнате воцарилась необычная тишина. Потом, когда Джейд подумала, что не выдержит больше ни одной минуты такой тишины, Вера заговорила немного хриплым взволнованным голосом.

— Девочка, да у тебя золотой голос. Ты ирландский ответ для Дженни Линд и именно то решение, которого я так долго искала. Забудь все, что я говорила тебе прошлой ночью про обслуживание напитками и танцы. Если ты придешь работать ко мне, то все, о чем я буду просить тебя, так это петь для наших посетителей каждый вечер. Я обеспечу тебя одеждой, освобожу от платы за комнату и пропитание и буду хорошо платить тебе. Что ты на это скажешь, милая леди?

Джейд была ошеломлена предложением Веры так же, как и все присутствующие. Она перевела взгляд с Веры на остальных, увидев самые различные выражения на их лицах.

Удивление. Обожание. Недоверие. Надежду.

Зависть.

— Соглашайтесь, милая, — заговорила Блисс. — Если бы у меня был такой голос, я бы не раздумывала. Когда в округе разнесется слух, что у нас появилась певица с ангельским голосом, то мужчины полетят сюда, как мухи на мед, и будь я трижды проклята, если мы все не разбогатеем, как королевские пчелы.

Мэвис кивнула.

— Ты нужна нам, Джейд. Да и мы нужны тебе — чтобы позаботиться о тебе. Присмотреть за тобой.

Вера шепнула ей на ушко то, что показалось Джейд баснословным заработком.

— А я смогу остаться в той же самой комнате? — спросила с тоской Джейд.

— Милая, я предоставлю тебе любую комнату в доме на выбор, — пообещала Вера.

Джейд улыбнулась.

— Тогда, пожалуй, я останусь.

Джорджтаун, Кентукки, декабрь 1866 г.

Прошло только две недели после Рождества, но безмятежность и веселье этого праздника не коснулись Мэтта. Он преподавал абсолютные истины, призывая своих прихожан к миру и добру, но его собственная душа напоминала пустую камеру, где его слова, как эхо, возвращались к нему, словно насмехаясь над ним. После смерти Синтии он наблюдал за происходившим вокруг, точно в каком-то умственном оцепенении, его тело функционировало, но чувства совершенно застыли.

Господь помогал ему, но единственным подлинным чувством, доступным ему в эти дни, было виноватое ощущение облегчения от того, что она ушла навсегда, — однако к своему большому удивлению, он также находил, что ему не хватало ее, даже тогда, когда он праздновал ее отсутствие. Не было никого, кто постоянно читал бы ему нотации, ругал его, пытался бы руководить им. Хотя сироты создавали привычный шум и беспорядок, да и среди прихожан постоянно происходили какие-то трения и споры, ему казалось, что все его дни были похожи один на другой. По крайней мере, Синтия обеспечивала его этим в изобилии.