Последней главы не будет - Полина Федоровна Елизарова

что совсем нежелательно было вообще кому-то знать.

Ну, был как-то случай давным-давно, встретились там, куда он случайно попал и где ему не нужно было бы быть, выпили лишнего…

Но, ввиду этого знания, уж он-то, именно он, должен был понимать, что мне это все ни с какой стороны не нужно!

Да и не так уж она и сногсшибательна, эта Алиса.

Ноги, небось, кривые, раз постоянно прикрывает их свободной одеждой. И веснушки тональным кремом замазывает, я это сразу заметил.

Хотя…

Если б мне на самом деле было до всего этого хоть какое-то дело, то Гришу можно в общем и целом понять.

Была в ней какая-то непреодолимая магия. То ли во взгляде, то ли в голосе, черт ее разберет!

Если б она не сказала, что она художник, я бы подумал – актриса.

А в актрис влюбляться нельзя, тем паче в клиенток. Это все равно что влюбиться в проститутку.

Но это я, искушенный, много чего повидавший, понимаю, а товарищ мой… Ну, что он особо-то в жизни видел, кроме Саратова своего и капризных немолодых клиенток, каждая из которых назойливо норовит сделать его своим «ручным» мальчиком?!

Конечно нет, я не влюбился в нее.

Чувства – это совсем другое.

Но, если признаться себе честно, она меня заинтересовала.

Поначалу мне казалось, что я совсем не против того, чтобы они с Гришкой примирились.

Но достаточно быстро я вдруг с противным ощущением понял, что на самом деле – против!

Встречи с ней мне стали зачем-то нужны.

В те дни, когда я ее не видел, мне стало ее не хватать, сначала понемногу, а потом все больше и больше.

Дошло до того, что в определенные дни недели, те, в которые она не приходила, я впадал в унылое состояние.

Просто заставлял себя вставать с кровати и идти на работу…

Простого и понятного объяснения этому не было.

В отличие от Гриши, меня ведь действительно не интересовали ее грудь или задница.

10

– Профессор, мне это надоело…

– Что именно, душа моя?

– Все надоело. Сколько ж можно на мне экспериментировать?!

– Ну, началось…

Николай Валерьевич обиженно убрал руки с моих ягодиц и переместил их мне на плечи. Погладил, едва касаясь, будто боялся, что я разобьюсь.

– Мы с тобой не экспериментируем, а добиваемся результата, разве не так?

– Так.

Я лежала на спине. Я отвернулась к окну.

Так-так, да не так!

– Алиса, я не настаиваю, мы можем отложить операцию и до апреля, но не позднее. Потом начнется жара, хуже заживать будет, сама знаешь.

– Угу… А может, не стоит? Я же в качалку хожу два раза в неделю.

– Стоит. Внешний эффект после операции будет совсем другим. Твоя качалка только мышцы держит в форме, а вот на кожу она влиять не может.

Я повернула к нему голову.

– Ну и чего там, совсем, что ли, плохо?

– Да не плохо там, но может быть намного лучше. Тем более, извини, конечно, но с каждым днем ты тоже не молодеешь…

Да, да. Пустые, ничего не значащие лично для меня слова. Вот у тех, у кого все «не так», как должно быть, это что-то значит, очень весомо это все: время, возраст.

А у меня? У меня это давно потеряно – самоидентификация. Меня так мотает из стороны в сторону даже на протяжении одного часа, что я и сама не ведаю, пятнадцать мне лет или семьдесят пять.

Вон там, за барной стойкой, есть маленький шкафчик.

В нем лежат ключи от моего настоящего дома, в котором хранятся альбомы с фотографиями и много чего еще, отсылающего к моему реальному возрасту.

Любимые мелочи, постеры певцов на стенке в туалете, тех, от которых я фанатела, когда мне и в самом деле было пятнадцать. Мое свидетельство о рождении лежит в жестяной коробке на полке платяного шкафа.

Но там же лежат и другие свидетельства…

Не хочу.

Не пойду.

Из шкафа до сих пор пахнет мамой.

Когда-то, еще в самом начале нашей совместной жизни, профессор убедил меня в том, что так будет лучше. Попытаться забыть.

Лучше только для меня, не для кого-то, для меня, с чисто психологической точки зрения!

Не надо жить прошлым, надо жить будущим.

В соцсетях каждая третья тупая картинка с птичкой или розочкой как раз про это.

И я себя почти что уговорила.

Покорная тварь.

– Ты закончил?

– Да, все в порядке.

Я встала и как была нагишом, совсем не смущаясь, прошла к бару и плеснула себе в серебряный мерный стаканчик ровно пятьдесят граммов коньяка.

Хотела поначалу прямо сразу хлопнуть, ну да ладно, не буду его, эстета, злить – перелила коньяк в стеклянный бокал.

Дома-то мы курим, а коньяк без сигарки – лишь половина удовольствия. Я обошлась без гильотины и, приложив злую силу, откусила кончик сигары зубами.

Наглое кольцо из дыма полетело вверх.

Николай Валерьевич стоял и, как зачарованный, смотрел на мои груди и живот – плоды своей собственной работы – так, как будто он их впервые видит!

Однозначно – маньяк.

Фанатик. Гений.

– Мой фюрер! Я не хочу больше оперироваться. Совсем.

Двумя жадными глотками с полтинником было покончено. Но вкус во рту оставался, поэтому сигарку я сейчас добью до конца. Если совсем припрет – выпью еще пятьдесят, но не больше.

Сегодня профессор мне не компания – с утра у него было высокое давление. А я и не буду настаивать, мне же так проще… одной.

Я к этому давно привыкла. К тому, что почти всегда одна. Если честно, я только рада, что он, похоже, сейчас отвалит. Посижу-подумаю.

Николай Валерьевич выдохнул устало, зачем-то потер ладони, направился к выходу из гостиной и уронил напоследок:

– Надо, солнце, надо.

11

Маша была лучшей женой, о которой может мечтать мужчина.

Я имею в виду среднестатистического русского мужчину, не олигарха, не гения, а просто мужчину тридцати с небольшим лет, со средней, по московским меркам, зарплатой, умеренными вредными привычками и естественным желанием хотя бы относительной свободы.

Она никогда не рылась в моем телефоне или компьютере, а если и скандалила, то как-то совсем вяло и в основном по делу.

И если я, скот, время от времени пытался ее намеренно провоцировать на конфликт, то она почти никогда не поддавалась!

Ну, могла иногда мне резко ответить, могла тихо заплакать, могла взять Елисея и уйти