Золотарь - Лев Рыжков

– Налево! – скомандовал наш провожатый.

Налево располагался коридор. Коридором бы я поостерегся его назвать. Скорее всего это напоминало проделанный в стене караульного помещения глаз. Низкий потолок навис прямо над нашими головами. Кое-где по пути следования я замечал в потолке открытые люки, к которым вели узкие каменные лестницы. Труба коридора несколько раз повернула, я же утерял всякое представление о расположении сторон света, находясь в этой каменной без окон ловушке.

– Любезнейший! – окликнул я нашего поводыря в этом лабиринте. – Не будете ли вы добры сказать, зачем строителям замка понадобилось так запутывать его переходы?

– Охотно отвечу на ваш вопрос, господин наследник, – молвил дребезжащим голосом слуга. – Вся эта запутанная сеть переходов, туннелей и лазов была задумана исключительно в целях оборонительных. Даже если бы вражеское войско смогло преодолеть стены замка, оно бы неминуемо заблудилось внутри, где врагов подстерегали бы притаившиеся защитники. Правда, да позволено мне будет заметить, замок наш – неприступен, и ни разу ни одному врагу не удалось даже взять его мощных стен, не говоря уж о том…

– А скажите, – перебил его я, – привидения здесь водятся?

По правде сказать, Леопольд, я бы нисколько не удивился, если бы подобное место не обошлось бы без какого-нибудь бледного призрака. Еще добавлю, что, я и до сих пор придерживаюсь такого мнения, призракам здесь должно быть гораздо уютней и милей, чем людям.

Слуга не слышал или не хотел слышать моего вопроса. Когда мы стали подниматься вверх по каменной винтовой лестнице, я его повторил. На сей раз слуга меня расслышал (или ему ничего больше не оставалось, как расслышать).

– Привидения, господин наследник? – ответствовал он. – Не знаю. Может быть. Замок, как вы сами убедитесь, огромен. Немного сыщется тех, кто был во всех его комнатах и закоулках. Поэтому не исключено, что в какой-нибудь отдаленной части замка обитает привидение.

Сейчас мы шли через длинную анфиладу заброшенных, пыльных комнат. Неожиданно Клара завизжала. Сказать по правде, этот визг меня напугал.

– Что такое? – Я обернулся.

Клара была близка к обмороку. Ее бледные щеки фосфоресцировали в полумраке.

– Летучая мышь… О Господи… Огромная… Как кошка.

– Ну, сударыня, – слуга улыбнулся, – этого добра у нас хватает. Скоро вы перестанете их бояться и даже внимания на них обращать не будете.

– О Боже! – шептала Клара. – Мне дурно!

– Сударыня! – сказал слуга внушительно. – Советую вам поторопиться, иначе вы не успеете услышать последнюю волю умирающего. А для вас, – он подчеркнул это «для вас», – для вас очень многое от этого зависит.

– А далеко еще идти? – спросила мать.

– Уже нет, – отвечал слуга.

Далее мы шли в полной тишине. Спустились по какой-то заброшенной лестнице вниз, некоторое время пропетляли по узкому извилистому коридору, чтобы выйти в поистине огромное помещение, длиною не меньше полумили, сплошь уставленное подпирающими массивный потолок внушительными колоннами. Отсюда открывался выход на террасу, которая, в свою очередь, выходила во внутренний двор.

– Сюда, пожалуйста. – Слуга указал на неприметную дверцу, укрывавшуюся в стене напротив террасы, пропустил нас с поклоном, следом вошел и сам.

За дверью находился очередной коридор, имевший, правда, уже более обжитой вид. Стены были обиты желтого оттенка материалом, а в коридоре тут и там стояли стулья.

– Вам вот сюда! – Слуга указывал на дверь в конце коридора. – На этом разрешите откланяться!

Неспешно и важно побрел он прочь.

– Спасибо вам большое! – крикнула мать ему вдогонку.

Дверь скрывала исполинских размеров помещение, почти полностью темное. Лишь вдалеке, на противоположной от двери стене, было окно. Других источников света не наблюдалось. В скупом заоконном свете я различил собравшуюся в глубине помещения группу людей. Несомненно, нам надо было идти к ним.

–Нам туда, мама! – сказал я, беря мать, совсем уж растерявшуюся, под локоток.

Мы прошли все расстояние до людей, составлявшее не менее восьми десятков шагов. Что меня довольно неприятно поразило, так это то, что все они смотрели на нас, как мы приближаемся, однако не говорили ни слова. Мне показалось, что они похожи на мраморные изваяния. И я не понимал, отчего вдруг в горле у меня пересохло.

– Здравствуйте! – хрипло произнес я. – Нас ожидали? Мы наследники.

– Тсс! – сказал кто-то, а люди безмолвно расступились, освобождая мне, матери и Кларе проход. Мы вышли непосредственно к смертному одру.

Смертный одр представлял собою невообразимой величины кровать, на которой совершенно свободно мог бы разместиться на ночлег целый эскадрон гусар. Растерянно блуждал я взором по всей необъятной поверхности сего ложа, и лишь где-то в самом изголовье взгляд мой обнаружил умирающего. Тот, казалось, состоял из одних лишь костей, создавалось впечатление, что какой-то неведомый вурдалак или червь высосал из него все жизненные соки. Несомненно, этот высохший, замученный старикашка без единого волоса на гладкой, как лабораторная колба, голове и был могущественным Карлом-Людвигом фон Гевиннер-Люхс, бароном Дахау, моим дальним прадедушкой. Что еще бросилось мне в глаза? Неестественный цвет его кожи. Старик был желт. Желт, как… как не знаю что, как груша, как одуванчик, сравнения эти неуместны, но ничем иным нельзя описать этот ярко-канареечный цвет его кожи.

Тяжело дыша, старик метался по своему ложу наверняка в бреду. Около барона хлопотали двое. Первый из них – мрачного вида священник, чья персона заслуживает упоминания лишь в связи с его лицом, рыхлым, изрытым какими-то ямами – то ли оспинами, то ли следами давних прыщей. Да, упомяну также о выражении его лица. Оно было кислым, недовольным сверх меры. Можно было подумать, что его три часа подряд потчевали редькой вместо изысканного божоле.

Другой человек, по всей видимости доктор, суетившийся рядом с пастором, гораздо более привлекал внимание, и его невозможно не описать подробно. В противоположность долговязому священнику доктор был мал ростом. Описание сего престранного человека начну с самой, пожалуй, запоминающейся детали его внешности – носа. Нос его длинен, крючковат. На самом его кончике помещались очки с толстыми выпуклыми стеклами. Выпуклые линзы позволяли во всех подробностях рассмотреть глаза доктора. Лучики расходящихся от глаз морщинок почему-то сразу расположили меня к этому эскулапу. Немыслимый зигзаг рта, казалось, раскалывал его лицо надвое. Голову венчал парик зеленой бумаги. Одет был сей страннейший из докторов в лиловый кафтан в оранжевых горошинах, ярко-канареечные панталоны, кружевные брыжи (хотя я до сих пор не уверен, что это были именно брыжи), картонные чулки и горохового цвета туфли. На носках туфель, дополню, позвякивали серебряные бубенчики.