Пламенем испепеленные сердца - Гиви Карбелашвили

— Так вот, Сефи-мирза был сыном Тамар, сестры князя Амилахори. Она доказала шаху, что ее сын был ни в чем не повинен. Шах разгневался и всех истребил, кто обвинял Сефи-мирзу в измене. А Бебут-хану, который Бебуташвили, велел убить собственного сына и принести ему голову… Тот же, юродивый этакий, взял да и выполнил шахский приказ.

— Что ты хочешь этим сказать? Змеи есть и здесь, и там!..

— Нет, царь-батюшка, этот человек ведь не родился змеем, он там в змея превратился, и упаси, господи, чтобы наши там тоже в зверей превратились и потеряли свою веру, совесть и облик человеческий. Чтобы сестра брату женой становилась, а брат сестре мужем! Нет, лучше нам всем раньше с жизнью проститься!

— Этого не случится, однако… — царь не договорил.

— Как это — не случится! — вспылил парень, ибо не заметил в царе должного возмущения и гнева; горечь, скопившаяся в его душе, вырвалась наружу. — Деревня наша от других на отшибе стоит, поблизости никто не живет, молодежи мало, женщин и того меньше, да и имущество надо беречь, хозяйство не делить, не дробить на части… И соседство с близкими нужно… Вот и будет кровосмешение, волей-неволей будем следовать басурманским обычаям, и пойдет сестра замуж за брата, пусть не родного, так двоюродного, и потомство народится хилое, негодное, а все ради выгоды, ради сохранения жалких пожитков…

— И много там вас было, гулямов? — постарался перевести разговор на другое Теймураз. Парень не понял вопроса, — скорее, не знал, что такое гулямы. Теймураз догадался об этом по выражению его лица, а потому и разъяснил: — Гулям по-персидски означает раб шаха, так называют войско, состоящее из грузин и армян, в котором ты был. Гулямы есть и среди шахских телохранителей. Его войско состоит из кизилбашей — красноголовых, шахисеванов — то есть друзей шаха, отлично вооруженных и обученных, и из гулямов. Кроме того, у шаха есть еще два карательных отряда. Они носят островерхие шапки, украшенные перьями журавля и совы. Воины в этих отрядах высокие, могучие, с звериными лицами. Один отряд называется «таджнбук», другой «чиян». Это скорее лютые звери, чем люди… Они зубами вырывают друг у друга приговоренных к смерти, загрызают, на части рвут осужденных…

— Я их знаю… Но их немного.

— А гулямов?

— Нас много, но армян больше.

— Армяне остались без царства и без государя… У них нет другого выхода, отрезан путь к возврату, вот они и рассеялись по всему свету, а потому и легче приспосабливаются к жизни на чужбине… И все же ответь мне, сколько примерно тех и других вместе?

— Как тебе сказать, государь, я не считал, но нас много. Если даже взять только грузинские села, которые я знаю, — Бонни, Руиспири, которое по-тамошнему называют Апуси; по-нашему — Телави, а у них — Толей; Ачха, Шавсопели — у них Шауди, Дашкесан; Ниноцминда — у них Кунденакп, Джауджаки, Вашловани — Сибаки, Дарбенди, Сардапи; Земо (Верхний) Марткопи — Ахорэ Бала; Квемо (Нижний) Марткопи — Ахорэ Фанни. Из этих сел около трех-четырех тысяч молодых парней будет набрано в гулямы. Если к ним прибавить и других, ранее угнанных и похищенных, проданных и прочих, то грузин-воинов у шаха наберется не меньше двадцати тысяч, если не более… Армян, ясное дело, будет гораздо больше.

— Те, кого раньше угнали, вспоминают родину? — спросил царь, скорее ради словца, ибо и сам без него прекрасно знал о судьбе ферейданских грузин.

— Как тебе сказать?.. Кого малышами угнали и по басурманскому обычаю воспитали, те, конечно, меньше чувствуют себя грузинами, но те, кто вырос здесь и угнан был вместе со старшими родичами, те остаются достойными грузинами. И если молчат, если держат язык за зубами, так лишь из страха, скорее из осторожности. А призови их кто к борьбе, тотчас поднимутся и остальных за собой поведут…

Еще долго беседовал Теймураз с марткопцем, подробно расспрашивал о ведомом ему и неведомом; о ведомом — чтобы испытать молодца, о неведомом — чтобы самому узнать.

Осенние сумерки уже успели опуститься на Алазанский лес, когда царь счел беседу законченной. Юношу он отправил во дворец, а Джандиери задержал при себе. Когда они остались вдвоем, Теймураз взглянул на небо, потер указательным пальцем правой руки лоб и, нахмурясь, заговорил негромко, лишь для слуха своего верного слуги:

— Если бы на небесах был бог, разве шах Аббас ходил бы по земле? Истреблять всех, кто покажется непокорным, приносить в жертву собственной власти, своеволию, капризу своему стариков и детей, мужчин и женщин, даже кровь и плоть свою, — это ярость взбесившегося зверя! Ядовитая змея и та не жалит всех подряд, без разбора. Даже хищный зверь умеет щадить, особливо ежели он сыт.: Но шах Аббас и весь его род не насытились и не насытятся никогда нашей кровью. Потому-то нам необходимо объединиться, как воздух нужна нам подмога внешней могущественной силы. Запомни, Давид, меня не станет, не успею объединить мой народ, освободить его, наследникам моим передай мой отчий завет: единственная защитница грузин и земли грузинской — великая Россия. Православная великая Россия есть та единственная сила, которая спасет, в состоянии спасти грузинский народ от гибели, зажатую в тиски двух хищников Грузию от порабощения и физического истребления восточными тиранами. — Царь умолк, медленным шагом прошелся вперед и назад, потом присел на буковый пень и снова заговорил, приложив руку к сердцу: — Кто такой я сам, кто я и чей я царь, и царь ли я вообще? Маленькую Грузию мы, отпрыски древнего рода Багратиони, потомки Дадиани и Гуриели, разорвали на куски. На крохотной пяди земли умудрились создать три царства — Кахети, Картли, Имерети. Четыре княжества объявили себя независимыми: Самцхе-Саатабаго, Самегрело, Гурия и Абхазети. Этого было мало! Арагвские Эристави правят в горах, ксанские — в ущелье Ксани, князья Амилахори — в ущелье Лехури. Потечет еще одна река с вершин Кавкасиони — возникнет еще, одно независимое царство или княжество, и на нашей многострадальной земле появится еще один новый правитель со своим замком, войском и законом. Владетельные дворяне, возвышенные в князья, знатные князья, великие тавады, правители-эристави, знатные дворяне, мелкопоместные дворяне — азнаури! Сколько их! И все рвутся к власти, все хотят главенствовать любой ценой — за счет брата ли, друга или верного раба. Проданные в рабство грузины под именем янычаров проливают кровь за процветание султанского рода, под именем гулямов прислуживают шахской тирании на погибель родного края., О боже мой! Искромсали землю, разобщили народ, рассеяли, разбросали силы, и никто не помышляет, упрямо не хочет думать о единстве страны, каждый тянет в свою сторону. Запираются в собственных крепостях с чадами и домочадцами, доносят друг на друга, предают брата, двурушничают, лицемерят, чтобы только заслужить награду. А что это за награда? Шахский халат, захваченная грабительски чужая несчастная деревня, коварством заполученная крепость. Тьфу, я презираю тех юродивых князей и дворян, которых не волнует судьба народа, которые не могут понять, догадаться, что страна без народа гроша ломаного не стоит. Я презираю, ненавижу от всей души тех, кто не думает о потомках, о родном языке, кто не думает о том, чтобы множилось население наших сел и городов, ярой ненавистью ненавижу тех, кто угоняет на восточные базары юношей и девушек наших, меняя будущее народа и страны на злато и серебро. Если я плохой правитель, пусть скажут, и я уйду, уступлю власть другому, если то, чем я владею, еще можно считать властью! Я стану с сыновьями своими простым воином, буду служить кому угодно, кто сумеет объединить народ, возвысить братство и взять в свои руки судьбу Грузии. Но где он, этот божий избранник, я тебя спрашиваю, Давид?! Где этот герой, который бы счастью отчизны пожертвовал не сыном, не женой, не отцом с матерью, а собственной гордыней, своей жизнью? Где он? Кто он?

— Их много, государь, — вставил спокойно Джандиери. — Спросите хотя бы этого юношу из Марткопи, Ираклия, они все пойдут за вами освобождать от ига родину и народ свой.

— Я знаю, Давид. Эти-то пойдут, народ пойдет…

А вот картлийский, самцхийские, другие тавады тут же в сторонке стоят и руки потирают. Они на словах лишь единство проповедуют, когда роги с вином подымают, а саблю обнажить ради общего дела не соизволят. Нет, не хотят они объединения Грузии и не захотят никогда.

Сумерки сгустились над Алазани.

Звонче стало комариное жужжание.

Густо разухались совы. Гулко захлопали крыльями фазаны, но тут же и затихли, усевшись в свои гнезда. Опять завыли шакалы, филины и совы поддерживали их своим наводящим тоску уханьем. Но властная тишина ночи опять и опять поглощала все лесные звуки. Лишь мерный рокот Алазани нарушал это величественное безмолвие над равниной, раскинувшейся между отрогами Кавкасиони и Цивгомбори, издавна прозванной дедами-прадедами Алазанской долиной.