Сказки дальних странствий - Иосиф Герасимов

В Монреале около трехсот пассажиров купили билеты, и в это-то время забастовали лоцманы порта, а проходка по реке Святого Лаврентия считается одной из сложнейших в мире, редко кто из капитанов решится вывести судно по этому пути да еще в туман… Он решился, другого выхода не было — надо было провести теплоход, надо было точно выйти из порта, иначе добытое таким трудом можно было легко потерять… Он много раз прежде приходил в Монреаль, знал фарватер, но все же… Пока они шли по реке, над ними кружил самолет с телекамерой, и весь Монреаль наблюдал эту проходку по телевидению, а когда они вышли в открытое море, бастующие лоцманы прислали им поздравительную телеграмму. Конечно же, все это послужило отличной рекламой для теплохода. Вот так ему давалась линия.

Теперь, когда я все это вспомнил, то точно могу сказать: наш уход из Сиднея очень напоминал этот случай.

Мы шли в Новую Зеландию, пересекая Тасманово море. На следующий день после выхода из порта должно было состояться капитанское представление — это непременный ритуал на всех пассажирских лайнерах. Обычно его проводят в музыкальном салоне. Устраивают коктейль, капитан знакомится с пассажирами и, в свою очередь, представляет старших офицеров и администраторов… Я помню, как проводил свое первое представление Лука Иванович, как он стоял на эстраде в новеньком кителе, держа в руке микрофон, и щурился от лучей прожектора, который навели ему прямо в лицо: от смущения и неловкости он неожиданно поддернул локтями брюки, хотя у него не было такой привычки, и я тут же заметил, как усмехнулись сидящие за первым столиком англичане, и мне стало обидно за Луку Ивановича. Потом я видел, как он стоял, весь мокрый, словно пробежал несколько километров, и жадно пил содовую; позднее он много раз выходил на представление, рассказывал пассажирам о пароходе и экипаже, но каждый раз это давалось ему нелегко.

Ник-Ник, прежде чем выйти на эстраду, собрал всех возле информбюро, тщательно оглядел и заставил Юру и еще одного администратора срочно поменять ботинки; вообще-то у Юры были хорошие ботинки, только немодные.

Когда Сабуров вышел на освещенную прожекторами площадку — а был он в отличном белом кителе, ладно облегающем его плотную фигуру, — и взял микрофон, в салоне установилась благоговейная тишина. Он выждал паузу и с легкой улыбкой произнес:

— Леди и джентльмены…

Он говорил по-английски свободно, с небольшим акцентом — думаю, что это нравилось пассажирам, — и, представляя кого-нибудь из офицеров, шутливо пояснял его обязанности. Так, про главного механика он сказал:

— Ему вы будете обязаны быстротой нашего лайнера. Но если в ваших каютах однажды не окажется горячей воды, то прямым виновником этого события опять же будет наш главный механик. Вы, вероятно, знаете, чти моряки называют его «прадедом», хотя, как вы видите, ему только сорок. Очевидно, каждый бы из нас мечтал, став прадедом, так сохраниться…

Прошло еще несколько дней, и о Сабурове стало известно многое. Честно говоря, я до сих пор не знаю, как получают на пароходе сведения о человеке, порой самые интимные, даже если он капитан, и сведения эти сразу же становятся достоянием всего экипажа.

Оказывается, Сабуров, еще когда был в мореходке, попал на практику к тому знаменитому капитану, о котором я только что рассказывал. Капитан этот тогда еще плавал на сухогрузе. Это потом он стал изучать пассажирское дело, выезжал в командировку на Запад и знакомился с работой нескольких пароходных компаний, но в то время он был еще сухогрузником. Так вот, он предложил курсанту Сабурову совместить практику с работой уборщика, то есть чистить гальюны для команды; я-то знаю ребят из мореходки: еще и не поплавали как следует, а уж в душе высокомерие; это потом оно проходит, но поначалу все гении, все первооткрыватели по меньшей мере если не Колумбы, то Джеймсы Куки наверняка. Я и по себе могу сказать: если бы мне на первой моей серьезной практике предложили чистить гальюны, несмотря на то что это давало немалую прибавку к жалованью, а у меня не было денег, я бы гордо отверг это предложение, а вот Сабуров тут же согласился и вскоре за старательность получил повышение — стал чистить гальюны для командного состава.

Даром это не прошло, потому что когда он закончил мореходку, то знаменитый капитан — а он уже стал тогда плавать на пассажирском лайнере — пригласил Сабурова к себе на работу четвертым помощником, и так бы, наверное. Ник-Ник и плавал там и продвигался по служебной лестнице, получая новые нашивки на рукава, как случилось неожиданное…

Они пришли в Саутгемптон — это был их первый приход туда, прежде они заходили в лондонский Тилбери, — и в честь прибытия советского лайнера мэр города устроил прием; Сабуров ночь не спал, отстоял вахту, потом была швартовка, на приеме он немного выпил. Случилось так, что капитан пригласил англичан к себе, и тут снова подошла вахта Сабурова, теперь уж у трапа; почувствовав себя плохо, Ник-Ник ничего не сказал вахтенному матросу, сел в салопе на стул, рассудив, что, когда гости выйдут от капитана, он увидит их с этого места и тут же окажется на вахте, но он уснул.

Его искали часа три, а он спал в салоне на стуле неподалеку от трапа.

На командирском совещании двух мнений не было, потому что до этого стало известно мнение знаменитого капитана. Сабурова списали, и ему надо было начинать все сначала, и он начал, не затаив никакой обиды на тех, кто решил его судьбу.

— Если все это так, то он моряк, — сказал Юра.

— Поживем — посмотрим, — сказал я.

— Ты стал очень недоверчивый, — сказала Нина.

Мы шли вдоль берегов новозеландского Северного острова. На утреннем солнце сверкали вершины белых песчаных холмов, небо над островом было прозрачным, и только в дальней глубине угадывалась голубизна, и вода была прозрачной — мягко-зеленой, только еще в одном месте я видел такую же воду: у берегов Ирландии, но, пожалуй, она там немного позеленее: не спеша, величественно выбрасывая струйки воды, проплыло небольшое стадо китов.

Я принимал вахту у Нестерова; он попыхивал своей трубкой, распространяя запах табака в рубке, и щурил на солнце и без того узкие глаза.

— Порядок, — сказал я, проглядев последние записи в судовом журнале.

И только он собрался попрощаться, как в рубку вошел капитан. Мы сразу же поздоровались с ним, он кивнул нам и озабоченно прошел от левого штурманского столика, где лежала крупномасштабная карта, до правого — к генеральной карте; взглянув на ту и другую, он перевел взгляд на остров, потом стремительно оглядел море, заложил руки за спину, ладонь в ладонь, и остановился так, что я видел только его крепкую скулу и кудрявые баки над ней.