Избранное. Том второй - Зот Корнилович Тоболкин

всё-таки выкарабкался. Срослись перебитые кости, только левая рука сохнуть стала. Дорогую цену взял за эти увечья Пермин. Где-то на приисках мыкает своё горе Фатеев. А что довелось испытать Гордею, это он один знает.

С некоторых пор и Пермин затосковал, в глазах жёлтая грусть разлилась. Щурил их, от людей пряча. В иные вечера так подпирало, что хоть волком вой. И уж те, кого ненавидел, в другом свете казаться стали. Они, должно быть, тоже устали от ненависти и недоверия.

Пермин и рад бы помириться с ними, да не поверят. Наглухо заперты души мужиков; может, и есть где узкая щёлка, но попробуй отыщи её.

- Я с просьбой к тебе, Сидор, – остановил его у конного двора Ямин. Огладив кудрявую бороду, несмело шагнул ближе, словно боялся, что земля под ним проломится. Сидор против него птенец.

- Ну? – в голосе обычная властная хмурь, из души усмешка рвётся при виде Гордеевой робости. Природа не пожалела Ямину ни статности, ни силы. Накроет кузнец сверху корчажистым кулаком – мокрого места не останется. Зная о силе своей, Гордей остерегался применять её. В драках только мирил, и то с оглядкой. Как- то, неосторожно разнимая, кинул наземь Фильшу Лапина, оторвав его от дерущихся, едва-едва откачали мужика, чахнуть стал: видно, что-то оборвалось внутри.

- Лошадёнку бы мне, – нерешительно молвил Гордей.

- Ты уж сразу тройку проси, – дивясь своему упрямству, усмехнулся Пермин. Знал ведь, что Ямин зря не попросит, не тот человек.

- Я на тройках-то не привычен...

- Ну так и на своих двоих прогуляешься.

Гордей стукнул кулаком о кулак и, стиснув зубы, молчком зашагал домой.

Его ждали. Катя сидела рядом с постелью Саны, гладя её в сухих трещинках руку.

- На себе повезу, Сана, – виновато потупился Гордей.

- Дома-то я скорей оклемаюсь, – сама себе не веря, с трудом разлепила побелевшие губы Александра.

- Ты помоги ей собраться, Катя, я тем самым санки приспособлю.

- Вместе повезём, тятя, – тихо сказал Прокопий.

- А домовничать кто останется?

- Я подомовничаю, дядя Гордей, – предложила Катя.

- Невелика тяжесть, один управлюсь. Ты, Прокопий, за коровой гляди. Вот-вот отелится. Мотри, телёнка не приморозь!

Привязав к санкам пестерёк, бросил в него поверх сена кошку и осторожно усадил укутанную Александру.

- Тронемся со Христом! – крякнув, легонько дёрнул за бечёвку, перекинутую под мышки, и повёз дорогой свой груз, оглядываясь на раскатах.

Кабы можно было свернуть, пошёл бы огородами, но тракт, проторенный обозами и кандальниками, шёл из конца в конец по всему Заярью.

Встречая людей, нарочито бодрым голосом здоровался с ними. Они спешили пройти мимо. А Евтропий Коркин, за которым была сестра Гордея, увидав свояка, юркнул в переулок и, таясь за углом, переждал, когда минует его этот печальный возок.

Сидор одумался. Увидав Ямина, везущего санки, сам запряг лошадь и кинулся вдогон.

Медленно, понуро шагал Гордей. Александра изо всех сил крепилась, притворялась спящей, чтобы не бередить его своими стонами. Негромко поскрипывали узкие кованые полозья, оставляя чёткий розоватый от яркого солнца след. На слепящем снегу тёмная фигура Гордея казалась скорбной и потерянной. Будто заблудился в пути человек, отчаявшись выйти к человеческому жилью, на огонёк.

Пермин догонял ходко. Но в полуверсте остановил коня и, с минуту постояв, повернул обратно. Ехал шагом, опираясь на кнутовище. Стыд и горечь язвили душу, красили лихорадочным румянцем щёки.

Догнать бы! Но теперь Ямин сам откажется от запоздалых услуг. Сидор знал его непокорный тихий нрав.

Потому и вернулся.

Глава 4

Из Бузинки Гордей возвращался метельной ночью. Дорогу пересуметило. Ветер глумливо швырял взашей колючим снегом, задирая ветхую мужичью лопоть. Бусое небо тужилось бураном. Звёзды словно сдуло. А без них одиноко в такую погоду!

По времени где-то рядом должен быть Волчий буерак. Каждую зиму находят в нём обглоданные человечьи кости. Но сейчас и зверь едва ли отважится выйти на свет божий. На всю непогожую ночь, наверно, один Гордей в пути, и то нужда заставляет в предбуранье спешить домой: как бы коровёнка до срока не распросталась.

Александру положили на операцию. Доктор обозвал Гордея извергом. А за что? Выходит так, что мужик кругом виноват.

Не первый уж год мается женщина с грыжей, а выжить из себя не может. Едва подлечится – облепят гнусом бесчисленные бабьи хлопоты... Глаза на них не закроешь: дети пить-есть просят, дом обиходить надо. Первее ж всего нелёгкая крестьянская работушка.

Чуть ли не с первого дня в колхозе тянет Александра коровьи титьки, копенными навильниками ворочает сено вперемеж с соломой, гребёт пестерями скотские глызы. Нехитро для деревенской бабы носить подойники с молоком, греметь шестиведёрными флягами, а после больницы сказывается: