Искатель. 1982. Выпуск №3 - Андрей Серба

— Что скажешь, раб? — спрашивает Хозрой у своего челядника. — Сделал, что я велел?

— Да, господин. Я узнал: киевский тысяцкий поставил на постой к Любаве пять своих воинов. По твоему приказу мы выкрали старшего.

— Хорошо. Окуните его в ручей, пусть очнется.

Сотника грубо хватают за ноги. Он слабо стонет, и его снова кладут на землю.

— Рус, ты полностью в моей власти, — говорит Хозрой. — Выбирай: проведешь нас в избу к Любаве или примешь смерть в этом овраге.

Ярослав презрительно кривит губы, отворачивается. Хозрой поднимается на ноги, со злостью пинает сотника в бок.

— Проклятый рус, я так и знал, что он откажется. Но ничего, одним на подворье меньше будет.

Он отходит к костру, смотрит на челядников.

— Тушите костер, сейчас идем к Любаве. А ты, — смотрит он на одного из рабов, — останешься здесь и перережешь русу горло.

Когда костер гаснет, а Хозрой со своими спутниками исчезает в лесу, оставшийся в овраге челядник подходит к Ярославу. Выхватив нож, он заносит его над головой сотника, но затем опускает. Разве он забыл, что душа убитого руса, видевшая и запомнившая убийцу, будет преследовать его днем и ночью, во сне и наяву, чтобы отомстить? И потому он не отберет жизнь у связанного руса, пусть он умрет сам. Проверив надежность пут на руках и ногах сотника, он привязывает его к дереву. Пусть комары отнимут жизнь у руса, пусть им мстит его душа, лишенная тела и не вознесшаяся к предкам, обреченная неприкаянной вечно скитаться между небом и землей…

Недалеко от избы Любавы Хозроя встречает один из его тайных соглядатаев.

— Все в порядке, господин, — сообщает он, — русы спят. Все ночуют на сеновале, так что Любава с матерью в избе одни.

Хозрой не теряет ни минуты, все им продумано заранее. Десяток варягов, которым он хорошо заплатил, осторожно перелезают через плетень. Четверо из них с обнаженными мечами замирают возле сеновала, остальные подкрадываются к избе. Вот они подпирают колом дверь, обкладывают стены сухим мохом, поливают его дегтем. После этого четверо с луками в руках прячутся в кустах напротив окон, двое остаются возле стены. Вспыхивает едва заметный огонек, пахнет дымом. Внутри избы раздается собачий лай, варяги, спрятавшиеся в кустах, натягивают тетивы своих луков, но спустить их не успевают. В воздухе свистят стрелы, и все четверо падают мертвыми на сухую траву. Двое поджигателей бросаются к плетню, но стрелы неизвестных стрелков догоняют их на полпути. Четверо викингов, стоящих возле дверей сеновала, бросают мечи и хватаются за свои луки, но поздно: они тоже разделяют участь остальных своих товарищей, пережив их лишь на несколько мгновений.

Хитер и изворотлив хазарин Хозрой, но он не учел, что хитры и другие. Сотник Ярослав, поселившись у Любавы с четырьмя дружинниками, шести остальным велел днем находиться в другом месте, а ночью тайно и бесшумно пробираться через зады подворья к избе и не спускать с нее глаз. И все случилось именно так, как рассчитал русский сотник. Когда стоявший в стороне Хозрой увидел появившихся на подворье шестерых русичей с луками в руках и выскочивших с сеновала еще четверых с обнаженными мечами, он понял все, И он бросился в темноту, как тать, преследуемый сторожами.

Голос священника звучит тихо и проникновенно:

— Дочь моя, уже не первый раз предупреждаю я об опасности, но ты не внемлешь словам моим, все боишься защитить себя и сына,

Ольга удивленно вскидывает глаза.

— Защитить сына? Но что ему угрожает? Святой отец, ты что-то знаешь?

— Дочь моя, смотри, ты можешь опоздать в борьбе с недругами…

— Я слушаю тебя, святой отец.

В глазах священника зажигается радостный блеск. Вот тот долгожданный миг, когда он вложит в ее смятенную душу свою волю.

— Беда грозит не только тебе, но и сыну. Я знаю лишь один способ спасти Святослава. Но он потребует от тебя истинно материнской мудрости и твердости. — Григорий замолкает, внимательно смотрит на Ольгу.

— Продолжай, — глухо говорит княгиня.

— Твой сын должен находиться там, где его не достанут никакие враги, Разве по договорам с Византией, заключенным князем Олегом и князем Игорем, Русь и империя не должны помогать друг другу?

Ольга грустно усмехается.

— Я знаю эти договора, святой отец. Но Русь еще никогда не просила помощи у империи, зато сколько раз молила об этом Византия. И сколько раз посылала Русь ей на помощь свои дружины, проливала свою кровь за ее интересы. Я не нуждаюсь в помощи империи, святой отец.

— Ты не так поняла, дочь моя. Не Русь будет просить помощи у Византии, а ты, мать и христианка, попросишь убежище для своего сына у патриарха, но для этого ты должна крестить сына. Первый среди христиан не может приютить у себя язычника.

Глаза Ольги широко открываются.

— Крестить? Кто мне это позволит?

— Мы сделаем это тайно, дочь моя, о крещении будут знать только двое — ты и я.

Ольга задумывается. Священник принимает это за смятение и колебание и спешит закрепить успех, тотчас велит служке принести купель и все необходимое для крещения.

— Приступим, дочь моя? — осторожно спрашивает он.

Ольга не успевает ответить. Полог шатра распахивается, на пороге вырастают фигуры воевод.

— Прости, великая княгиня, что тревожим, — говорит Ратибор. — Мы проверяли стражу и видели, как к твоему шатру скользнула тень. Потому и решили узнать, все ли у тебя спокойно.

Взгляд воеводы останавливается на купели, лежащих на столе евангелии, кропиле, большом кресте.

— Что задумал, ромей? — грозно спрашивает Ратибор.

Григорий выпрямляется перед воеводой во весь свой рост, берет со стола крест-распятие, выставляет его перед собой.

— Не богохульствуй, язычник! Не мешай творить святой обряд!

— Святой обряд? — Воевода отшатывается и хватается за меч.

— Остановись, воевода, — устало говорит Ольга и машет рукой Григорию: — Иди отдыхать, святой отец. А вы, Асмус и Свенельд, проводите его.

Когда в шатре остается один Ратибор, Ольга откидывается на спинку кресла, звонко, весело смеется. От неожиданности Ратибор вздрагивает.

— Прости, великая княгиня!

— Я смеюсь над ромеем, — говорит Ольга. — Смешны и жалки эти иноземцы в своем самолюбовании и кичливости. Ромей думает, я не вижу, что он хочет править через меня Русью.

— Он опасен, великая княгиня, — замечает Ратибор.

— Знаю, воевода. И потому не хочу рисковать жизнью сына. Сегодня утром ты возьмешь княжича к себе в дружину. Мудрейший из русичей — Асмус — его дядька, так пусть еще и храбрейший из воинов станет ему учителем. Пусть уже сейчас знает княжич друзей и врагов Руси, пусть отроком познает жизнь и думы русичей, пусть с детства растет заступником земли русской.