Аскольдова тризна - Владимир Афиногенов

«Да это же бывшая наложница Дира, теперь жена дружинника Кузьмы… Деларам! Откуда только взялась?! — удивился Аскольд. — Как вернулся с похода, ещё ни разу её не зрил. Что надобно?…»

— Скажи, ты искала меня или так просто повстречала? — спросил Аскольд.

— Великих князей так просто не повстречаешь… Я давно хотела поговорить с тобой, княже, да случая не было… А тут усмотрела, как пеший в поле пошёл, я за тобой… На рынд своих не сердись, узнав меня, они позволили подойти поближе… Аскольд, ответь мне, жив ли Кузьма?

— Успокойся, жив.

— Благодарю. А почему он не в Киеве, не спрашиваю, дабы ни в чем меня не заподозрил… Я не без твоего и Дира ведома перебралась из лесного терема на Угорскую гору, куда селятся, когда приезжают торговать и мои сородичи-печенеги, и угры, и хазары. Узнала, что жив Кузьма, и слава Гурку, — молитвенно сложила руки ладонями внутрь, поднесла к лицу и, помолчав, снова спросила: — А как здоровье твоего брата?…

— Думаю, Диру здоровья не занимать.

— Истинно… — засмеялась, и глаза её плутовато заблестели.

«Так кого же больше любит эта женщина?» — выбираясь из яруга, подумал Аскольд. Встав рядом, взял её руки в свои. Заметив, как слегка переломилась от удивления выгнутые дугой насурмленные брови, воскликнул довольно громко:

— Я рад, что в ясное утро вижу тебя, Деларам!

Солнце внезапно озарило лучами поле; кто-то из рынд, видно, спугнул серую куропатку, она бешено захлопала крыльями, ударилась вбок и полетела к берёзовой рощице, белеющей на обочине хлебной равнины.

— Великий князь, мне как подданной, подобает польстить тебе и сказать, что тоже рада, но радость моя без меры, я счастлива; да, теперь, получив добрые вести, говорю именно так, но, идя сюда, чтобы с тобой повстречаться, сердце моё трепетало, как крылья только что потревоженной птицы. Вдруг бы узнала, что-то случилось с братом твоим и его гриднем…

«Наверное, бывшего владетеля и нынешнего мужа она воспринимает как одно целое… И они дороги ей одинаково. Но позови я к себе, и она пойдёт… Вон сколько лукавства в печенежских глазах… Степнянка!»

Нет, не угадал Аскольд… Позвал бы, да не пошла даже под страхом смерти к нему Деларам. Правда, голову Кузьмы она уберегла от меча ката по велению Дира, которого любила и, видно, любит, но такое же сильное чувство к дружиннику тоже переполняет её сердце. Что ж, по натуре своей она всё-таки остаётся вольной дочерью вольных степей… Вольной, а не продажной!

Она поблагодарила ещё раз князя и, сказав, что хотела бы и сама испить из родника, стала спускаться вниз… Перемену во внутреннем состоянии Деларам сразу ощутил Аскольд и пожалел эту странную женщину, оказавшуюся в трудном положении, неопределённом и двойственном, к тому же гордую, рождённую не от простого человека, а боила, в живых близко приближенного к хану.

«Отпущу-ка я её с Угорской горы… — решил Аскольд. — Только скажу, где и как можно встретиться с Кузьмой и Диром… Вон служанка её, держит в поводу коня… Через неё и передам».

— Эй! — махнул рукой юнице с ясными глазами. — Подойди.

Этот поступок Аскольда можно было б назвать по-христиански милосердным, но сам великий князь не давал ему никакого определения до тех пор, пока не узнал, что Деларам в знак благодарности в жертву своему богу Гурку повелела убить служанку и сжечь. Аскольд сильно огорчился, памятуя о красоте и свежести юницы с живыми глазами и полными сочности губами, и на сей раз тоже впервые, как над вопросами: «Кто они, ангелы — посланники Божьи, и о каких мучениях Иисуса Христа поют священники?», задумался: «Почему моё доброе дело обернулось жестокостью?… Говорят, христианский Бог такого не позволяет…»

5

Дир, разгорячённый сильным бегом могучего коня и сладко встревоженный близким соседством скачущей в белых в обтяжку лосинах, с обнажённой левой грудью младшей сестры болгарского царя Богориса Дамиры, всё более чувствовал, как вызревает внутри него трепетное плотское желание, крепнущее с каждой минутой.

Девушка полуоткрыла рот и жадно ловила пухло-страстными губами встречный ветер, глаза были широко распахнуты и от всей её фигуры, плотно сидящей в седле, исходила телесная женственность. Дир взглянул на царскую сестру ещё раз, и нервный ком застрял в горле, — удивился и сам своей взволнованности: мало ли пригожих молодиц почтут за честь оказаться в жгучих объятиях князя киевских русов?!

Но даже в лесном тереме, дома, не вызывала в нём подобную страсть ни одна женщина, разве что Деларам… Да и имена их схожи…

«А как там Кузьма? Мой верный и смелый дружинник. Почти что друг. А теперь и «молочный» брат…»

Любил Дир, упившись телом Деларам, нежно гладить округлые перси, а потом легонько взять в зубы сосок и слегка покусывать его, отмечая, как постанывает от удовольствия женщина. И вообразив себя на какое-то мгновение ребёнком, начать посасывать губами грудь, ожидая, что польётся в рот молоко… Но ощущая лишь пупырчатость соска, довольно смеялся.

«Нет, брат, любовница не заменит мать… Не польётся у неё сладкое молоко. И не напьёшься им, как в детстве…»

Дир и Дамира проскочили мимо «Мадарского вершника» — отвесной скалы, на которой на высоте сорока локтей выбит с бегущей собакой всадник, пронзающий копьём льва. В другое время и при иных обстоятельствах архонт обязательно бы остановился, наслушавшись рассказов от самого царя об этом всаднике, чтобы как следует разглядеть его… Но сейчас Дир лишь скользнул по нему взглядом и обернулся. Очень обрадовался, что рынды Дамиры тоже отстали… Значит, и она заранее приказала им сделать это.

Князь за скалой решительно завернул коня в лес, больше не сомневаясь в том, что и Дамира хочет остаться с ним наедине. Проехали шагом до капища болгарского бога Тангры, где неподалёку рос Священный дуб. На нём висели драгоценные украшения в виде золотых и серебряных фигурок животных. Верховный жрец капища, остроносый, с глазками злыми, напоминающий хищного зверька, увидев сестру царя Богориса, мало, как показалось Диру, обращая на него, архонта киевского, внимания, вежливо склонил голову, сложив на груди руки, и кивком показал на стоящую за дубом камышовую вежу. Дамира, спрыгнув с лошади, взяла за руку князя, при этом глаза её, бархатно-карие, залучились лукавым таинственным светом. И не только глаза, а скорее упруго-округлая грудь с розовым сосцом и полная длинная шея всё больше завораживала Дира и, подчиняясь, он, сойдя с коня, пошёл за девицей к этому шалашу, где-то в глубине сознания отмечая про себя, что вежу-шалаш она навещает не впервые… Вот почему такими понятливыми оказались её рынды.

Дамира шла чуть впереди архонта, покачивая не по-девичьи развитыми бёдрами, — при каждом шаге её узкая талия призывно изгибалась. Дир ощутил, как разгорающийся ещё во время скачки костёр желания обладать сестрой царя, вспыхнул с новой силой, взметнув огонь во все его члены, — может, подобное испытывала и сама Дамира, если ускорила шаг, а затем побежала… Архонт следом за ней нырнул в вежу, где на полу лежала медвежья полсть.

Сестра царя со стоном бросилась на грудь великого князя, обнажив себя до пояса, взглядом и руками призывая Дира стянуть с неё крепко обтягивающие, предназначенные для верховой езды лосины… Но не так просто было сие сделать; князь вспорол пояс лосин кинжалом. Дамира упала на спину, раскидав по сторонам руки и ноги.

Вот она вся перед ним, с подрагивающими персями, с гладким, чуть выпуклым животом… Почувствовав во всём теле неудержимость полового влечения, Дир начал срывать и с себя одежду, но не успел самую малость: какие-то доли секунды он не мог совладать с собой, и его семя упругими толчками пролилось на её широкие бедра, и он ужаснулся этому.

Но Дамира, понимая всё и гордясь своей телесной неотразимостью и красотой, доведших до такого состояния архонта киевского, улыбнулась томно и попросила:

— Ложись рядом… Отдохни пока…

О, потом они испытывали наслаждение, точно в раю, хотя язычники понятие рая заменяли самочувствием блаженных душ, обитающих на небесном острове Буяне, куда отходит солнце, закончив дневное шествие, где царствует вечное лето, цветёт вечная зелень и хранятся семена, приносимые на землю, и где скрывается зимою вся жизнь и куда улетают птицы…

— Бог Тангра, благодарю за миги великого блаженства, кои даёшь нам под своей сенью, — прошептала Дамира, поднялась и, не одеваясь, потянула наружу Дира: — Идём к Священному дубу!

Под дуновением ветерка слегка позванивал золотыми и серебряными фигурками животных дуб. Лучи ударили по его верхушке. Ярче заблестели украшения из драгоценных металлов, — глаза Дамиры засветились ещё таинственнее; она остановилась, потом упругое тело её сильнее напряглось, — разбежавшись, Дамира подпрыгнула, хищно изогнувшись в воздухе, как если бы это было тело пантеры, бросившейся за добычей.