От Бисмарка к Гитлеру - Себастьян Хаффнер

К этому можно здесь добавить еще нечто иное, а именно то, что Бисмарк вообще во второй половине своего периода правления, с 1979 года, пытался политически непосредственно соответствовать экономическим интересам различных немецких классов. В 1879 году он основал «Картель производящих сословий», то есть союз между сельским хозяйством и крупной промышленностью. Введением защитных таможен он обеим группам сделал одолжение. Можно сказать, что он — почти что немного по-марксистки — пытался оформить рейх как единое целое не только политически, но и социально-политически.

Этот рейх уже к концу эпохи Бисмарка проявил свою двойственную внутри-политическую природу, которая также продолжает действовать вплоть до нашего времени в Федеративной Республике. Наряду с партиями возникли объединения. Союз фермеров, правда, возник лишь после отставки Бисмарка, в 1893 году, как организация преимущественно земледельцев к востоку от Эльбы. Это была вообще-то внутренняя коалиция между крупными аграриями и малоземельными крестьянами. Но уже до того существовали центральное объединение немецких промышленников, союз тяжелой промышленности; ганзейский союз ориентированной на экспорт легкой промышленности, в котором также активно участвовали финансовые организации и банки; и наконец, профессиональные союзы, которые совершенно независимо от социал-демократической партии старались непосредственно улучшить положение рабочего класса в экономической области — не посредством политической революции, а через совместную борьбу за лучшие условия работы и жизни, прежде всего за более высокую заработную плату. И это всё также относится к тому, на что Бисмарк повлиял во внутренней политике.

При всем этом внутриполитический настрой во всё время правления Бисмарка оставался несчастливым и раздраженным, и это было так не только из-за экономического застоя, но также и из-за политики Бисмарка, и возможно еще более из-за стиля бисмарковской политики. Бисмарк никогда не был политиком обходительным, дипломатичным, он редко достигал триумфа посредством любезности, и озлобленность, которая к концу его жизни, после его отставки, полностью овладела им, отчетливо проявилась уже в час его величайшего триумфа, в январе 1871 года («несколько раз у меня возникало настоятельное желание стать бомбой, чтобы всё здание целиком превратилось в руины», — писал он через три дня после провозглашения кайзера своей жене из Версаля). Предполагают, что у Бисмарка уже тогда было чувство, что он перескочил за свою собственную цель, которой достиг в 1867 году; что своим союзом с национализмом он будет унесен слишком далеко и достигнет нечто такого, что не сможет функционировать и вероятно не сможет удержаться надолго. Глубокий пессимизм, с которым Бисмарк смотрит на свою работу в период после основания рейха, очевиден, и он основывается как на внутреннем, так и на внешнем положении рейха.

Внутриполитически ему отравляла жизнь его непрекращающаяся борьба с партиями и с рейхстагом. В 1867 году он с определенной заносчивостью призвал рейхстаг (тогда еще только северогерманский): «Давайте усадим Германию, так сказать, в седло! Она уже сможет скакать». В 1883 году он, печально цитируя самого себя, недвусмысленно отказывается от этих своих слов: «Этот народ не может скакать!… Я говорю это без горечи и совершенно спокойно: будущее Германии я вижу в черном цвете» (письмо к Роону). Автор письма имеет в виду внутреннее, а не внешнее. Во внешнем же ему всё время докучает «кошмар коалиций» — «то, что миллионы штыков в основном имеют противоположную направленность — в центр Европы, что мы находимся в центре Европы и уже вследствие своего географического положения, а кроме того и вследствие всей европейской истории преимущественно являемся мишенью коалиций других держав» (речь в рейхстаге в 1882 году). Кто-то сказал ему: «У Вас кошмар коалиций!» Он ответил на это: «Этот вид кошмара будет оставаться для немецкого министра еще долго, а возможно и всегда, весьма обоснованным».

Однако сомнительно, действительно ли обоснованный страх Бисмарка перед вражескими коалициями имел только лишь географические и исторические причины. Скорее он был внешнеполитическим. Проясним себе, в чём состояло великое изменение, которое произвёл Бисмарк основанием рейха в 1870–1871 гг. и которое позже английский премьер-министр Дизраэли уже тогда назвал «немецкой революцией». До того времени населенный немцами центр Европы всегда был областью множества малых, средних и пары больших государств, которые были слабо связаны друг с другом (и с другими европейскими странами) и которых их соседям в общем и в целом нечего было бояться. Нельзя сказать, что Германский Союз в течение полувека с 1815 до 1866 года когда-либо представлял угрозу преобладающей коалиции европейских великих держав и зависимых от них стран. Но теперь на их месте неожиданно стояло сплоченное, большое, очень сильное, очень милитаризованное государство. На месте большой губки или большой, многоскладчатой полимерной прослойки, которая мягко амортизировала Среднюю Европу от внешних сил, оказался так сказать бетонный блок — вызывающий страх бетонный блок, из которого торчало очень много пушечных стволов. И это превращение — вызывающее восторг у немецких националистов, но вызывающее опасения у остальной Европы — произошло в войне, в которой новая немецкая великая держава проявила как огромную силу, так и несомненно определенную грубую жёсткость. Немецко-французская война 1870–1871 гг. не велась и не была окончена с разумной умеренностью, как прусско-австрийская война 1866 года. В особенности аннексией Эльзас-Лотарингии Бисмарк так сказать сотворил для Германского Рейха заклятого врага в лице Франции. Бисмарк сам очень скоро высказал на этот счёт нечто весьма примечательное, что малоизвестно. Уже в августе 1871 года он доверительно сообщил именно тогдашнему французскому поверенному в делах в Берлине, что он тотчас же подтвердил в Париже документами: «Мы начали с ошибки, тем, что отобрали у вас Эльзас-Лотарингию, если мир должен быть длительным. Потому что для нас эти провинции представляют затруднение, Польшу с Францией за нею». Так что он знал, что делает. Почему же он все же это сделал? Об этом еще и теперь гадают историки. Немецкое национальное желание, старонемецкий, лишь за 200 лет до того аннексированный Францией Эльзас вернуть «домой в рейх» вряд ли было мотивом Бисмарка. Бисмарк никогда не идентифицировал свой новый Германский Рейх со старой империей, центр которой был вовсе не в Пруссии.

Сильнее был военный аргумент. Крепости Страсбург и Метц были для военных ключом к новым южнонемецким областям Германского Рейха. Но обычно Бисмарк заботился о том, чтобы не привлекать военные аргументы. Если в этот раз он это сделал, то вероятно потому, что он в любом случае ожидал от французов войны-реванша — «Чего они нам никогда не простят, это нашей победы», сказал он в 1871 году несколько раз — и под углом точки зрения ожидания войны военный образ мыслей и для него приобрел больший вес. Можно сказать, что в первые после 1871 годы кошмаром Бисмарка меньше были коалиции, чем угроза французского реванша. Это проявилось при первом внешнеполитическом кризисе рейха Бисмарка. В 1875 году Франция, которая очень быстро оправилась от войны и от репараций, существенно увеличила свою армию. В ответ на это Германский Рейх тотчас же, даже если вначале и неофициально, ввёл угрожаемое положение. Некая берлинская газета появилась с передовой статьёй «Война на пороге?»

Бисмарк всегда отрицал, что он в действительности хотел второй, превентивной войны против вновь усиливающейся Франции. Это вполне правдоподобно. Для него речь шла скорее о предотвращении французского военного реванша, которого опасались, о запугивании. Но тут произошло нечто неожиданное. Англия и Россия никаким образом не вмешивались в войну 1870 года. Россия тогда даже приняла весьма благожелательный нейтралитет в отношении Пруссии и возникающего Германского Рейха. Но теперь Англия и Россия вмешались в Берлине. Они объявили, что не будут безучастно наблюдать дальнейшего ослабления Франции. Впервые проявилась как бы тень будущей Первой мировой войны: та возможная коалиция между Францией, Англией и Россией, которую Германский Рейх несмотря на всю свою силу по человеческим меркам не смог превзойти и под удар которой он подставился, когда он перешёл за пределы достигнутого в 1871 году.

Бисмарк был глубоко оскорблён: при всех своих угрожающих жестах он имел в виду оборону, а не нападение, и он реагировал с глубоким, в том числе с личным ожесточением в отношении правивших тогда английских и русских государственных деятелей. В особенности это касалось русского канцлера Горчакова. Важнее нечто иное: лишь с момента «Кризиса войны на пороге» в 1875 году «кошмар» французского реванша сменился для Бисмарка «кошмаром» коалиций. И лишь с этого времени можно говорить об активной мирной политике Бисмарка — политике, которая отождествляла интересы Германского Рейха с предотвращением войны между европейскими великими державами. Это та политика, которая ныне составляет славу Бисмарка. Но заслуживает глубокого размышления то, что и ему не удалось уберечь Германский Рейх от опасных конфликтов.