Владимир Лебедев - Всеволод Николаевич Петров

отчетливо перекликаются с работами Радакова и Ре-ми, но вносят в журнальную графику более глубокую профессиональную культуру, более тонкое понимание и более виртуозное использование таких средств художественной выразительности, как линия и цветовое пятно. Яковлев и Григорьев выступали как иллюстраторы и карикатуристы, поднимаясь подчас до социальной сатиры. Литературной параллелью их рисункам могла бы служить сатириконская поэзия Саши Чёрного и П. П. Потемкина. Лебедев воспринял опыт предшественников и претворил его в своем творчестве. Он умело использовал достижения журнальной графики «Нового Сатирикона», но переработал их настолько самостоятельно, что нельзя причислить его ни к одному из охарактеризованных выше творческих направлений.

Своеобразие журнально-графической манеры Лебедева сложилось, разумеется, не сразу. Здесь у него тоже был период нелегкого и довольно продолжительного ученичества. Рисунки 1912–1913, отчасти даже 1914 годов свидетельствуют о том, что молодой художник всматривался внимательным и испытующим взором в работы своих товарищей по журналу, стремясь разглядеть и понять их приемы. Ранняя лебедевская графика обнаруживает черты известной близости к Григорьеву — в ведении линии, а иногда и к Яковлеву — в использовании цветного пятна; в приемах схематизации и карикатурной деформации изображения нетрудно подметить ряд аналогий между работами Лебедева и Радакова, у которого было больше, чем у Ре-ми, творческой силы и понимания специфики журнального рисунка. Группа «Мира искусства» тоже оказала на Лебедева определенное воздействие, выразившееся, впрочем, лишь в сознательном и продуманном отношении молодого художника к задачам декоративного оформления журнальной страницы, тогда как изобразительные приемы и сюжетные мотивы графики «Мира искусства» неизменно оставались ему чуждыми. Ученический период продолжался не менее трех лет. Однако уже около 1914 года наметился решительный перелом. Выработав самостоятельное отношение к тем явлениям действительности, которые находили отражение в его творчестве, Лебедев обрел наконец свою собственную манеру.

В итоге постоянной и настойчивой тренировки к Лебедеву пришло мастерство, а вместе с ним — независимость от каких-либо образцов. Но это, конечно, не означало разрыва ни с традициями журнала, ни, тем более, с традициями современной графики. Здесь, как и всегда у Лебедева, новаторство опирается на прочно усвоенный опыт истории искусств. В его журнальных рисунках своеобразно преломились глубоко переработанные впечатления от японской гравюры, от русского народного лубка и, в первую очередь, от нового французского искусства.

Существенным качеством самостоятельной графической манеры Лебедева является то, что она представляет собой не стилизацию и не эклектический сплав разнородных влияний, а нечто живое, органичное и неразрывно связанное с окружающей современностью. Неисчислимая вереница образов и типов проходит перед зрителем в лебедевских рисунках. Оживает петербургская улица предреволюционных лет: чиновники, лакеи, модные дамы, извозчики, дельцы, генералы, проститутки, городовые, гимназисты, лавочники — весь пестрый мир обывательщины и мещанства, увиденный остро и точно, охарактеризованный с метким лаконизмом и беспощадной правдивостью.

Работы Лебедева для «Нового Сатирикона» в подавляющем большинстве не являются ни карикатурами, ни иллюстрациями к журнальному тексту. Почти вся огромная серия рисунков, выполненных художником, имеет вполне самостоятельное значение и связана с журналом, в сущности, лишь тем, что, подобно остальным сатириконским материалам, содержит ноту юмора. Но в юморе Лебедева нет литературности; легче, пожалуй, было бы сблизить его с юмором цирка и клоунады. Это юмор утрированного жеста или комической гримасы, деформирующей изображение, а не юмор той или иной сюжетной ситуации, развивающейся во времени.

Выразительность лебедевской графики основывается на остром наблюдении конкретной натуры, и, прежде всего, на силе типизации и обобщения формы. Рисунки отличаются строгим и ясным построением. Пластика человеческого тела или предмета сведена к лаконичному силуэту, черные и белые пятна уравновешены, композиция всегда замкнута и восходит в своей основе к прямоугольнику, кругу или овалу.

15. Улов. Журнал «Сатирикон». 1917

Некоторые общие черты сближают Лебедева с Маяковским уже в сатириконский период их деятельности: оба, и поэт, и художник, раскрывают свою тему глубже, серьезнее и проникновеннее, чем это было принято в развлекательном юмористическом журнале; оба исходят из конкретного, непосредственного жизненного материала, и оба перерабатывают этот материал, не останавливаясь перед его глубокой деформацией, добиваясь большой силы обобщения. Оба они по масштабам таланта были крупнее и значительнее, нежели среда «Нового Сатирикона». Но трагическая интонация лирики Маяковского не находила отклика у Лебедева; его лиризм — иной, более скрытый и сдержанный, лишь изредка, как бы невзначай прорывающийся сквозь язвительную иронию.

16. Трое с ягуаром. Журнал «Сатирикон» № 24. 1916

Журнальные рисунки 1916–1917 годов завершают тот период жизни и деятельности Лебедева, который можно назвать ученическим. Этот период характеризуется целеустремленными и систематическими усилиями, направленными на овладение языком искусства; они привели к завоеванию мастерства. Но творческие возможности, заложенные в даровании художника, едва успели раскрыться в его ранних работах. Лучшие достижения были еще впереди. Вслед за годами учения началась новая эпоха исканий, которую правильнее всего было бы назвать периодом экспериментаторства.

Годы экспериментаторства

Чтобы понять проблематику нового, «экспериментаторского» периода в творчестве художника, периода, хронологически почти совпадающего с первыми послереволюционными годами, необходимо вернуться несколько назад и попытаться хотя бы в самом сжатом очерке показать расстановку сил в русском искусстве начала XX века; одновременно нужно подчеркнуть некоторые общие тенденции молодого поколения живописцев, отразившиеся на развитии идей и замыслов Лебедева.

В одном из «Художественных писем» 1910 года (то есть именно того времени, когда Лебедев начинал свою деятельность) А. Н. Бенуа отмечал:

«Если смотреть на русское искусство с высоты полета, то видишь в настоящее время следующую картину: справа залегли отцветшие, засохшие, запыленные „старые школы“; посреди цветет „Союз русских художников“ и близкие к нему группы; слева еле видны побеги новых произрастаний <…> под чахлой тенью, на пыльных дорожках заштатного сада кое-кто гуляет и даже делает вид, что наслаждается; в среднем тенистом и цветущем саду толпится больше народу, но все норовят или что-нибудь сломать, или что-нибудь сорвать и растоптать; в третьем саду нет никого, кроме садовников, а если кто из посторонних и заглянет туда, то для того только, чтобы расхохотаться <…>

Абсолютно не права публика, гуляющая в пыльных развалинах первого сада и не желающая наслаждаться распустившимся вторым садом. Но я отчасти понимаю тех, которые не желают ждать, чтобы новый третий сад вырос и разукрасился. Дело в том, что искусство, зреющее в этом новом саду, столь ново и юно, что нашему поколению не дождаться его зрелости»[16]. Схема, намеченная в статье Бенуа, охватывает все основные явления русского искусства предреволюционной эпохи и каждому из них дает выразительную образную характеристику.

Речь идет здесь об искусстве всех трех одновременно живших тогда поколений. Правда, историческое сравнение искусства с цветущим садом несколько смазывает ожесточенную борьбу взаимоисключающих творческих