Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца - Рувим Исаевич Фраерман

пугается Жозефина Ивановна, – там были заложенные страницы. Я забыла вам сказать, что этого читать нельзя.

– Это об островитянах-то? – спрашивает Вася.

– Да, да, Базиль. Они там у себя ходят совершенно… ну… совершенно без платья. Этого читать нельзя.

Вася громко смеётся:

– Всё, всё прочёл! И, знаете, Жозефина Ивановна, это самое интересное, – дразнит он старушку.

– Вы очень плохо сделали, Базиль; вы очень много читали и очень мало кушали, – говорит Жозефина Ивановна и быстро выходит из комнаты.

– А может, батюшка, – обращается Ниловна к Васе, – может, и впрямь откушать чего изволишь? Может, киселька малинового с миндальным молочком? Может, ватрушечку со сливками? Вишь, Жозефина Ивановна обижается на тебя.

Вася отрицательно качает головой.

– Ни ани, ни нуа не хочу, – отвечает он. – У меня табу расиси.

– Чего, чего? – недоумевает Ниловна. – Это где же ты выучился такой тарабарщине? От цыган слышал, что ли?

– Не от цыган, а от жителей острова Тана, нянька. Я был в путешествии.

– Господи, батюшка, уж не повредился ли ребёнок? – ворчит про себя Ниловна. – В каком же путешествии, Васенька, когда ты из горницы который день не выходишь?

– A вот!

И Вася потрясает в воздухе книгой.

– А ты не зачитывайся, батюшка, – советует Ниловна. – От этого повреждение ума может получиться. Ты бы и впрямь покушал чего.

– Я же тебе сказал уже!

– Да разве я по-тарабарски понимаю, батюшка! Я, чай, православная.

– Я тебе сказал, – поясняет Вася, – что ни есть, ни пить не хочу, что брюхо у меня полно. – И вдруг громко кричит в окно: – Эввау! Эввау!

Господь милосердный, да что с тобой? – пугается нянька.

– Это я ему. Гляди, кто по дороге-то идёт! Эввау! – Ниловна выглядывает в окно.

– Ну кто? Тишка. Гуся несёт. Наверно, гусь куда ни на есть заблудил, он его поймал и несёт домой.

– Эввау, Тишка! – кричит Вася. – Арроман, иди сюда. Не гляди на эту старую бран! – Вася знаками показывает на няньку.

Но Тишка, пугливо озираясь по сторонам, ускоряет шаг и, не глядя в сторону Васи, исчезает из виду.

– Побежал к своей эмму, – говорит Вася. – Эввау – это кричат, если рады кого видеть. Арроман – это мужчина, а бран – женщина. Эмму – хижина. Тишка убежал в свою хижину, потому что трус.

– Не трус, а тётенька не велели ему сюда ходить. Он приказ тётеньки сполняет.

– Это або, – замечает Вася. – А может, ему хочется ослушаться?

– Тогда, значит, на конюшню, – говорит Ниловна.

– Ну и або.

– А это что за слово такое?

– Это значит – нехорошо.

– Ну, – говорит Ниловна, – по-твоему, может, и нехорошо, а по-моему – хорошо, потому установлено от бога: раб да слушается господина своего.

Пообедав последний раз в постели, Вася от нечего делать уснул. И снился ему лёгкий, как облако, корабль с белыми парусами. И снился ему океан, по которому ходили неторопливые, мерно возникавшие и мерно же исчезавшие волны, и весь безбрежный простор его тихо колыхался, как на цепях.

Сон этот был так реален, что когда Вася просыпался, то и в полусне ещё чувствовал это мерное и торжественное колыхание.

Глава 8

Дубовая роща

Отъезд в Москву был назначен на 15 июня.

В эти последние дни пребывания в Гульёнках Васе была предоставлена тётушкой полная свобода.

Потому ли это произошло, что она решила дать мальчугану проститься со всем тем, что окружало его с детства и было знакомо и дорого, или просто махнула на него рукой, но только с утра до вечера он мог пропадать, где ему вздумается.

И самое удивительное, что Тишка с молчаливого разрешения тётушки по-прежнему сопровождал его.

За это время Вася успел побывать всюду и прежде всего на пруду.

Опрокинутый дощаник, виновник столь бурных событий в жизни Васи, находился на прежнем месте. Но теперь по днищу его проворно бегала, что-то поклёвывая, синяя трясогузка.

Сняв одежду, ребята проворно поплыли к дощанику. Трясогузка тотчас же с тревожным писком вспорхнула, а ребята, взобравшись на дощаник, начали танцевать на нём, выхлюпывая воду из-под его днища. И звонкие голоса их невозбранно будили тишину старого парка.

– Тебя не тошнит, когда ты качаешься на качелях? – спрашивает вдруг Вася у Тишки.

– Не, – отвечает Тишка, – хоть как хочешь качай.

– Ну, значит, ты морской болезнью не заболеешь. Это хорошо. Поплывём!

На этот раз уж навсегда оставив свой славный корабль «Телемах», Вася плывёт назад к берегу. И тотчас же на днище покинутого дощаника снова садится вертлявая трясогузка и бегает по мокрым доскам, что-то разыскивая.

Через полчаса Вася с Тишкой уже слоняются по рабочему двору, обстроенному конюшнями, амбарами и жилыми избами. Посредине двора колодезь с долблёной колодой, наполненной свежей водой, а вокруг него огромная лужа, в которой нежится пёстрая свинья с поросятами.

У стены конюшни, в тени, стоит четверик добрых, степенных коней, привязанных к кольцам.

На этих лошадях Вася не раз ребёнком ездил с покойной матерью на ярмарку в Пронск.

И эта же четвёрка завтра повезёт Васю в Москву.

Агафон с конюхом чистят лошадей и мажут им копыта дёгтем. У одной лошади верхняя губа почему-то перетянута мочалкой. Лошадь стоит, не шевелясь, даже не машет хвостом, только напряжённо двигает одним ухом.

– Агафон, – обращается Вася к кучеру, – зачем ты перевязал Орлику губу?

– А чтобы спокойней стоял, – отвечает тот. – Не даётся чиститься, больно щекотливый.

– Это занятно, – говорит Вася. – Надо испробовать. Ты боишься щекотки? – спрашивает он Тишку.

– Не подходи, зашибу! Я страсть щекотливый, – говорит тот.

– А ну-ка, дай я подержу тебя за губу.

Тишка даёт Васе подержать себя за губу и даже пощекотать, но его страх перед щекоткой от этого не проходит.

Несколько мужиков тут же возятся около огромного тарантаса с кожаным верхом, подтягивая ослабевшие гайки, укрепляя рассохшиеся ободья и смазывая колёса. От тарантаса сильно пахнет свежим дёгтем и прелой кожей. При всяком сотрясении его мелодично позванивают колокольцы, подвязанные к дышлу.

Рыдван этот, не раз за свою жизнь побывавший не только в Москве, но и в самом Санкт-Петербурге, завтра увезёт Васю из родных Гульёнок. От этой мысли Васе делается и грустно и страшно, новизна предстоящих впечатлений волнует его детское сердце.

Он суётся всюду, мешая мужикам работать.

– Вы бы, ваша милость, пошли в конюшню поглядеть лошадок, – говорит один из них.

Вася идёт в конюшню. В полутьме длинного здания, освещённого лишь через узкие оконца под крышей, видно, как находящиеся в стойлах лошади без конца машут хвостами.

В конюшне слегка пахнет навозцем, лошадиным потом и сеном. Кудлатый козёл Васька, покрытый грязно-белой