Бунт Дениса Бушуева - Сергей Максимов

Потом наступил мрак. И – тишина.

В начале апреля Ольга Николаевна Синозерская уезжала с дочерью в Крым. Уезжала надолго, месяца на полтора. Допросы, в связи с побегом брата из концлагеря, продолжавшиеся почти целый месяц, измотали ее в конец. Аркадий Иванович настоял на том, чтобы она взяла отпуск.

За неделю до отъезда, погожим днем, Ольга отправила на прогулку четырехлетнюю дочь Танечку вместе с матерью покойного мужа Еленой Михайловной, а сама принялась за разборку бумаг и старых писем. Деревянная зимняя дача, в которой Ольга снимала небольшую комнату на втором этаже, стояла всего лишь в пяти километрах от Москвы, неподалеку от шоссе, в старом запущенном саду, настолько густом, что летом солнце совсем не заглядывало в окна.

Комнатка была маленькая, тесная. У единственного окна стоял небольшой письменный стол, у левой стены – кровать, на которой спали Ольга и Танечка, по другую сторону окна стоял старый плюшевый диван, на нем спала Елена Михайловна. Посреди комнаты кривился круглый обеденный стол; в углу, у двери, нелепо выпячивался платяной шкап, к боку его прилепилась высокая этажерка, туго набитая книгами.

Писем было немного. Это были письма за последние три года, те, что приходили после ареста и расстрела мужа. Были и последние письма из концлагеря от брата Дмитрия. В январе Дмитрий бежал из лагеря. До марта месяца Ольгу Николаевну не тревожили – лишь следили за нею. А с начала марта и весь март таскали на Лубянку и допрашивали, выпытывали, не знает ли она чего-либо о брате. Дмитрий же как в воду канул. На одном из последних допросов следователь сказал ей, что всего вероятнее – Дмитрий погиб в тайге.

Это новое горе сильно подточило ее здоровье. Аркадий Иванович был прав: отпуск был необходим.

Места в комнате было мало, и, чтобы удобнее было, Ольга расположилась на ковре, на полу. Было душно. Хозяйка, несмотря на погожий день, еще с утра начала топить.

«Пора бы уж рамы выставить», – подумала Ольга и, встав с пола, подошла к окну и распахнула форточку. Свежий, прохладный воздух ворвался в комнату вместе с терпким запахом ранней весны. За окном слегка покачивала тяжелыми лапами могучая ель. Ольга взглянула на нее и улыбнулась, сверкнув полосками мелких и чистых зубов. Она вспомнила, как однажды Аркадий Иванович пошутил, что он когда-нибудь срубит эту ель, так как ревнует Ольгу даже к этой ели. Несмотря на то, что слово «ревность» он частенько употреблял, однако с объяснением медлил – мешала чересчур уж сильная любовь к Ольге.

Она нашла в куче писем последнее письмо Дмитрия и, не присаживаясь, а лишь облокотясь на стол, развернула письмо, склонив голову. Стройная, с тонкими руками, покрытыми еле заметными золотистыми волосами, и тонкой шеей, она казалась моложе своих лет. Умные, большие, ярко-голубые глаза ее в темных ресницах внимательно перечитывали знакомые строчки. В десятый, в сотый раз она перечитывала это письмо, ища в нем хоть какой-нибудь намек на безрассудный поступок брата. Но, хотя она и считала побег брата безрассудным, где-то в глубине души одобряла его и узнавала в нем брата – такого, каким она знала его с детства: смелого и волевого.

«Ах, Дмитрий, Дмитрий, как нелепо сложилась твоя жизнь! Как светло и радостно ты ее начал и как страшно кончил. Боже, как несчастна наша семья! И когда это только кончится?»

Разобрав письма и отложив нужные в дорогу бумаги, Ольга принялась за книги. Достала с этажерки томик Лермонтова с «Героем нашего времени» – любимой своей вещью, объемистое издание избранных произведений Чехова и «Давида Копперфильда» по-английски. На валике дивана лежала принесенная Аркадием Ивановичем накануне новая книга – поэма Дениса Бушуева «Матрос Хомяков». Ольга не любила советских писателей, но Аркадий Иванович так расхваливал эту книгу, что она согласилась ее прочесть. И теперь, взяв книгу, она положила ее вместе с теми, которые брала с собой, но, секунду подумав, решительно отложила книгу в сторону.

Все, что Аркадий Иванович рассказал ей о Денисе Бушуеве тогда, в театре, на несостоявшемся просмотре «Братьев», – отталкивало ее от автора «Матроса Хомякова».

– После когда-нибудь прочту…

На лестнице послышались тяжелые шаги Елены Михайловны и торопливый стук башмачков Танечки. Шумно распахнув дверь, Танечка, как ветер, влетела в комнату и повисла на шее у матери. Испуг ее давно прошел, на круглых, пухлых щечках гулял румянец, маленькие руки были испачканы пахучей весенней землей. Голубые глаза, такие же, как у Ольги, сверкали беспричинной детской радостью.

– Мама!.. мамочка! Если б ты знала, что случилось!..

– Стрекоза, отпусти, задушишь… – смеясь, отрывала ее от себя Ольга Николаевна.

Вслед за Танечкой вошла Елена Михайловна, грузная и взволнованная. Сняв с седой головы черную шляпку и не снимая пальто, она тяжело опустилась на диван и, путаясь и сбиваясь, рассказала Ольге о том, как автомобиль чуть-чуть не задавил Танечку.

– Все это было так ужасно, Олюшка, что я до сих пор – обрати внимание – не могу прийти в себя, – торопливо стала она рассказывать, комкая сухими старческими руками перчатки. – В первую минуту я схватила Танечку на руки и отбежала – обрати внимание – довольно далеко от страшного места (у Елены Михайловны была маленькая слабость: в разговоре она кстати и некстати вставляла невинную фразочку «обрати внимание»; за глаза знакомые так ее и звали: «Елена Михайловна – обрати внимание»). Очухавшись же, я сунула Танечку какой-то бабе, попросила ее не подпускать девочку к страшному месту, а сама вернулась к разбитому автомобилю… Вот… Когда я подошла, автомобиль лежал – обрати внимание – на боку, изломанный и засыпанный досками забора. И стояла огромная толпа публики. Но я видела, как вытащили из-под обломков шофера. Я не могла его разглядеть, потому что он был весь в крови… Ах, как это было страшно!.. Потом приехала скорая помощь, и его увезли. Я считаю, Олюшка, что нам немедленно надо его разыскать и – во-первых: узнать – умер он уже или еще не умер; во-вторых, если он еще не умер, то хотя бы перед смертью надо свезти ему цветов… Ведь все в толпе говорили, что разбился он потому, чтобы не задавить нашу Танечку… Я думаю, Оленька…

Но Ольга уже не слушала ее. Она торопливо спустилась вниз, к хозяйке, и, найдя в телефонной книге номер телефона больницы имени Склифосовского – позвонила.

– Больница Склифосовского?

– Да… – вяло ответил женский голос.

– Я бы хотела узнать… не у вас ли находится человек, минут сорок назад разбившийся на машине на Можайском шоссе?

– Как фамилия?

– Не знаю.

– То есть как – не знаю? Вы кто?

– Я мать девочки… Ну, одним словом, девочки, из-за которой произошла катастрофа. Он…

– Одну минутку! – перебил ее женский голос. – Я сейчас узнаю.

Спустя некоторое время к телефону подошел дежурный врач. От него Ольга Николаевна узнала, что пострадавший действительно находится в больнице имени Склифосовского, что зовут его Денис Ананьевич Бушуев, тот самый Денис Бушуев, книгу которого принес ей Аркадий Иванович; что положение его, несмотря на то, что серьезных поранений и переломов нет, – очень тяжелое из-за сильного сотрясения мозга, и находится он в бессознательном состоянии.

– Я могу навестить его? – спросила Ольга.

– Нет, – кратко ответил врач. – Пока не вернется к нему сознание – никаких визитов. Звоните, справляйтесь. Когда можно будет – мы вам скажем.

– Благодарю вас.

Ольга повесила трубку и неторопливо, устало пошла наверх. Все это происшествие так перепугало и разволновало ее, что она никак не могла прийти в себя и собраться с мыслями. От сознания, что вот сейчас, в эту минуту у нее уже не было бы дочери – холодели виски и мелко, нервно дрожали кончики длинных пальцев. Она поймала себя даже на нехорошей мысли – на том, что в больницу она позвонила не потому, что уж очень боялась за судьбу человека, спасшего жизнь ее дочери, а потому, главным образом, чтобы удостовериться, что все это было, было. Что весь этот ужас, в самом деле, был и прошел, прошел…

Войдя в комнату, она обняла Танечку, крепко прижала ее к себе и тихо, беззвучно заплакала. Дочь – это все, что у нее осталось после того, когда дружная, крепкая семья была разбита, когда отца Танечки, а ее мужа – убили, когда жизнь потеряла всякий смысл, когда в течение долгого времени она ощущала лишь черную пустоту вокруг себя…

Вечером приехал Аркадий Иванович Хрусталев. Он справился у хозяйки об Ольге Николаевне – дома ли она – и, оставив внизу пальто и шляпу, уверенной и твердой походкой пошел наверх.

Аркадий Иванович был очень красив. Но не той приторно-сладкой красотой, которую так часто не любят женщины, а хорошей мужской красотой. Высокий, молодой – ему было тридцать лет – хорошо сложенный, черноволосый, с большим чистым лбом и серыми, упрямыми глазами, с мягкими манерами, он сразу приковывал к себе внимание, где бы ни появлялся. С ранних лет отчаянный спортсмен, он перепробовал все виды спорта, вплоть до бокса. От бокса осталась память: маленький шрам на круглом подбородке, чуть пониже левого уголка губ, всегда немного лиловатых – этот цвет губ слегка портил его. В студенческие годы он особенно увлекался легкой атлетикой, а четыре года назад увлекся теннисом, вышел на первое место и получил звание чемпиона Москвы. Кинооператор по профессии, он как-то умел сочетать дело с развлечениями: работа в киностудии не мешала спорту, спорт не мешал работе. Он считался отличным кино оператором; за съемку художественного фильма «Ночь над столицей» Аркадий Иванович был награжден орденом Трудового Красного Знамени.