Платоническое сотрясение мозга - Петр Гладилин

— Что-нибудь не так? — спросил я.

— Ты едва не проткнул меня насквозь.

— Не выдумывай.

— Я почувствовала, как он выходит с обратной стороны.

— С обратной стороны земли? — сказал я.

— Он у тебя какой-то потусторонний.

Вдруг моего слуха коснулся чей-то смех. Смеялись близко.

— Что это? — спросила Саша.

— Не обращай внимания.

— Мне страшно.

— Ничего не бойся, я с тобой.

— Кажется, мы здесь не одни.

— Не выдумывай, — сказал я, — смотри, снег идет.

— А тебе не кажется, что он какой-то странный, ненастоящий.

— Что ты сказала?

— И фонарь подозрительный, как нарисованный.

Я встал, подошел к окну, открыл раму и взял немного снега с подоконника. Это был поролоновый, искусственный снег.

— Да, ты права, милая, — сказал я, — все вокруг ненастоящее. И этот город, и этот снег, и эта планета — все сделано на скорую руку из папье-маше и покрашено сверху гуашью. Это дешевая декорация, на фоне которой сделают моментальный снимок под названием «Наша жизнь», а после этот снимок потеряется среди миллиардов точно таких же. Посмотри, и луна вырезана из старого картона.

— Я хочу петь, — сказала Мессалина, забралась нагишом на стул и запела. Я застыл, словно ящерица, я окаменел. Я превратился в слух. Мое сердце остановилось. Вселенная распалась, человечество сгинуло, звезды превратились в пыль, осталась только незатейливая мелодия и мое сердце. Я не дышал. Я стал воздухом на ее губах.

Скоро песенки не стало. Последний куплет оказался каплей животворящей влаги, упавшей на раскаленную сковородку. Песенка испарилась. Вдруг откуда-то выплеснулось море аплодисментов. Они гремели, как океанский прибой, и не затихали ни на мгновение.

— Тебе аплодируют.

— Кто?

— Не знаю.

— Куда ты меня привел?

— Минутку, — сказал я и нажал на выключатель. Высоко под потолком вспыхнула огромная многотонная хрустальная люстра. Стало светло, как днем. И оказалось, что нагла кровать стоит в самом центре сцены Московского художественного театра. Зал был битком. Зрители в партере поднимались один за другим и аплодировали. Не говоря друг другу ни слова, мы схватили одежду и бросились за кулисы.

Я оглянулся. Лепестки роз парили в воздухе, как тополиный пух в первые дни лета.

Через служебный вход мы выскочили в Камергерский переулок. Здесь мне в глаза бросилась огромная, в полнеба афиша, наклеенная на стену, на которой было начертано: «Колосс и Даная».

Сценическое действие в трех актах.

Я сорвал плакат, но несколько букв от моего имени остались на стене. У меня изо рта шел пар.

— Я возьму это. На память о твоем успехе.

— Я стану актрисой, великой актрисой, вот увидишь. Я не о таком успехе мечтаю!

— Другого у тебя никогда не будет.

— Откуда тебе известно?

— Для того чтобы стать актрисой, нужно иметь призвание.

— Откуда тебе известно, что у меня нет призвания?

По дороге домой, когда мы ехали в такси, я увидел огромную ржавую бочку, в которой полыхал огонь, и сделал великое открытие.

— Теперь я знаю, как варвары сожгли Рим, — сказал я Мессалине.

— Как?

— Они запустили его в космос! Некоторое время он двигался по орбите вокруг Земли. Вообрази себе трибуны Колизея, дома, улицы, площади, двигающиеся в кромешной тьме в безвоздушном пространстве. Потом город стал терять инерцию и падать! Рим сгорел, преодолевая плотные слои атмосферы. Он сгорел от трения о воздух. Метеориты — это обломки древнего города. Тунгусский метеорит — последний из них.

* * *

Мессалина принесла мне в кабинет чашку чаю и только вышла из комнаты, раздался телефонный звонок. Звонила экс-королева Мария-Антуанетта. Она с радостью сообщила, что пала Берлинская стена. Я включил телевизор и увидел, как толпы диких германцев с песнями разбирают каменную кладку.

— Посмотри на этих варваров, — сказала Мария.

— Что они делают? — спросил я и отпил маленький глоточек черной ароматной жижи.

— Они ломают перегородку между двумя государствами. Было две Германии — будет одна.

— А Великая Китайская стена устояла? — спросил я.

— Устояла.

Еще раз вошла Саша.

— С кем ты разговариваешь? — спросила она.

— Одна моя старинная подруга.

— А у вас что... был роман?

— Никогда!

— Скажи честно, вы с ней целовались?

— Никогда! Мы не могли целоваться, a priori[1], — прошептал я, зажав клапан телефонной трубки ладонью.

— Почему?

— У нее нет головы.

— Как это нет?

— Отрубили, — сказал я.

Саша пожала плечами и ушла. Она плотно закрыла за собой дверь, а я продолжил свой разговор с королевой:

— Вы посмотрите на немцев, они все в экстазе, они все такие счастливые, — сказала Мария-Антуанетта.

— Они думают, что история творится у них на глазах. Опрокидывая бетонные плиты, они как бы сами творят историю своими собственными руками, от этого и приходят в экстаз, — сказал я.

— Когда соотечественники наблюдали за моей казнью, они испытывали подобные чувства.

— О чем вы думали, когда ваша голова покатилась по эшафоту? — спросил я.

— Я не думала о Франции, о монархии, о новом романе, хоть и была влюблена. Я как бы потеряла свой собственный вес, а когда моя голова упала с плеч, ударилась об эшафот и покатилась по неоструганным доскам, я подумала: мамочка, мамочка моя милая, у меня теперь на лбу выскочит огромная шишка!

— Все революции заканчиваются массовым истреблением женщин.

— Я заметила, в большинстве своем революционеры — это очень непривлекательные мужчины. Не добившись взаимности, они устраивают общественные беспорядки для того, чтобы мстить за безответную любовь. Они жгут и убивают, но главное... много насилуют.

— Согласен.

— Вы симпатичный человек, вы мне нравитесь, вам никогда в голову не придет вдеть в петличку красную гвоздику, не правда ли?

— Никогда.

— Вы знаете, мой друг, когда у человека нет ноги, ему вдруг кажется, что она чешется.

— Наслышан об этом феномене, — сказал я.

— Точно так и в моей отрубленной голове постоянно вертится какая-то мыслишка, хоть я, конечно, прекрасно понимаю: это мне только кажется, это иллюзия, только иллюзия.

— А что делать?

— Пройдет.

— Я представляю, каково оно — жить без головы.

— Напрасно вы мне сочувствуете, у меня полно ухажеров. Для мужчины самое важное — это хорошенькая фигурка, для многих совершенно не важно, есть у женщины голова на плечах или ее нет. Напротив, безголовых любят больше.

— У вас есть друг?

— Есть, но я ему изменяю.

— Зачем вы это делаете?

— Очень сложный человек, эгоцентрик, но я люблю его.

— Рассказывайте.

— Он очень любит кошмары и ужасы. Его зовут Альфредо. Он янки. Он устраивает мне свидание в стиле эстетизированных ужасов Жака Калло.

— И как все это выглядит?

Очень непристойно. Он стелет на постель красные покрывала, зажигает свечи и выставляет на пол женские головы из воска... сразу штук десять или двенадцать. Я вхожу в зал под звуки тамбурина, воловьи жилы дрожат, издавая готические звуки, мои внутренности сотрясаются. А что происходит потом... о-ля-ля! Это не телефонный разговор.

— Я счастлив за вас.

— Поговорим, мои шер, о вас. Скажите, вы влюблены?

— У меня роман.

— И она, эта девушка, сейчас рядом?

— Не совсем, она в другой комнате.

— Вы действительно ее любите?

— Она недостойна меня. Как только набьет оскомину, я избавлюсь от нее.

— А любовница она хорошая?

— Вот здесь ничего не скажешь, великолепная любовница!

— Толстая дородная девка?

— Нет, худая, красивая, очень сильная и выносливая.

— Она говорит, что любит?

— Да.

— Не верьте ни единому ее слову.

— Я чувствую, она говорит правду, она готова отдать мне все: свою жизнь, молодость, красоту, здоровье, время, чувства, прошлое, настоящее, будущее, иллюзии, кровь — все, что у нее есть.

— А вы готовы принять эту жертву?

— Увы, нет. Все это богатство мне не пригодится. Для меня не имеет большого значения ее существование во Вселенной!

— Выстави ее за дверь. К чертовой матери!

— Сегодня же! Обещаю!

— Лучше было бы завести собачку.

— Абсолютно!

— Когда ты напишешь пьесу обо мне, ты же обещал? — спросила Мария-Антуанетта.

— Я обязательно напишу.

— Уже начал?

— Еще нет.

— Это нечестно, ты дал мне слово.

— Не знаю, о чем написать: о вашей жизни или о вашей смерти?

— Напиши хорошо, не важно, о жизни или о смерти, главное, чтобы героиню звали моим именем. Мне будет приятно. Можешь врать сколько угодно. Главное — хорошо напиши.

— Спасибо, это большая честь.