Товарищ 'Чума' - lanpirot

А родни кровной и не осталось у бедняжки. Вот и тянет дар ведьмачий из неё все жилы, покуда жива. И после смертушки лютой тоже не оставит… — Старуха шмыгнула носом, с трудом сдерживаясь от слез. — А ведь она, ро̀дныя, никогда плохого людя̀м старалась не делать… Так, по-мелочи, чтобы дар чертов ублажить, утешить… Помогала много больше: врачевала, заговаривала, мужей в семью возвращала… Меня вот с того света пару раз вытаскивала! Да я бы за неё в самое пекло б спустилась, и бесу тому всю бороденку выдернула бы! — И она вновь истово перекрестилась, поглядывая в сторону избы.

А железный у бабки характер — этого не отнять. Я бы её легко в свою разведгруппу взял, была бы она лет на пятьдесят помоложе. Даже не взирая на то, что баба. Чувствовался в ней несгибаемый стальной стержень, которого у иных молодых и не будет никогда.

И вообще, я находился в какой-то странной прострации, словно собственная судьба меня совсем перестала волновать. Я понимал, что без оказания мне своевременной медицинской помощи (а её уже точно не будет), обязательно умру. Но отчего-то был спокоен, как никогда в жизни. Хотя, может быть такое влияние на меня оказывала двойная доза вколотого анальгетика? Не знаю. Но думать об этом совсем не хотелось.

— Да чего я всё о себе, да о своих бедах, робятки! — неожиданно спохватилась старуха. — Вам-то чем могу помочь, касатики?

— Тут такое дело бабуль… — начал «издалека» Рэпер. — На мину мы нарвались. Одного из наших убило, а командира здорово осколками посекло… И, похоже, грудину проломило с разрывом легкого…

— Да вижу я, вижу, касатики… — произнесла бабка, внимательно впиваясь своим мудрым взглядом выцветших глаз в мои затуманенные наркотой зрачки. — Я хоть и дара ведовского не имею, но за жизнь нахваталась у Акулины по верхам… Не хочу огорчать вас, робятки, — старуха отвела от меня взгляд, — но не жилец ваш командир — смертушка у него уже в головах стоит! К утру точно помрёт — у меня глаз на покойников намётан…

Самое странное, что я реально ощущал эту «смертушку, стоящую в головах». Вот раньше никогда не задумывался, отчего некоторые старики могли точно сказать, что умрут именно в этот день, и умирали. Просто они тоже чувствовали «смертушку в головах». И оно, оказывается, совсем не фигура речи.

— Нам уходить надо, бабуль, — произнес Мазила, собравшись с духом. — Здесь нас рано или поздно вычислят… По следам… Наследили мы здорово… И тебе за нас достаться может…

— А его, значит, у меня оставить хотите? — Строго посмотрела на моих ребят бабка. Сначала на одного, затем на второго.

— Да, мать… — Выдавил Рэпер. — Нам уходить надо, но мы за ним обязательно вернемся…

— И не мечтай! — Жёстко произнесла старуха. — Не жилец он! — Как отрезала она.

— Тогда хотя бы похоронить его по-человечески… — пробасил Мазила, с хрустом сжимая и разжимая кулаки. Он всегда так делал, когда жутко нервничал. — Эти ведь не похоронят…

— Ироды-то? — уточнила старушка. — Эти точно не похоронят. Навидалася я в детстве таких же, продавших Родину и память предков за тридцать серебряников. Тогда их полицаями, да фашистскими холуями обзывали… Тьфу, погань! — Старуха сморщилась, и её морщинистое лицо превратилось в натуральное печёное яблоко. — Когда уже вы, робятки, окончательно до нас придёте и вес этот сор вычистите?

— Скоро, мать, скоро! — твердо и прямо глядя хозяйке в глаза, произнёс Рэпер, словно клятву давал. — Всех вычистим, дай только сроку маленько.

— Спасибо, внучок, — серьёзно произнесла старуха. — Что-что, а ждать мы привычные. Дождемся! В сорок четвертом же дождалися. А уж на что фрицы сильными были, всё одно сломили гадов! Ступайте с Богом, ребятки! Господь вас храни!

— Спасибо, мать! — Рэпер со слезами на глазах обнял бабку здоровой рукой и поцеловал её в дряблую щеку.

— Бабуль… — Аккуратно сдавил их в своих медвежьих объятиях и Мазила. — И тебя пусть Господь хранит!

— Вот что, робятки, негоже командира вашего под открытым небом оставлять — заносите его дом, — распорядилась старуха. — Акулине, думаю, такое соседство не повредит. А то, глядишь, и поможет отойти поскорее… — Вновь смахнув слезинку, произнесла он. — На миру, как бають, и смерть красна. Всё не в одиночку… Несите его в дом, касатики.

Парни бережно подхватили меня на руки и осторожно занесли в избу. В сенях остро пахло сушеными травами, пучки которых были в изобилии развешаны на стенах. Но меня быстро пронесли горницу, обойдя большую беленую печь, занявшую едва ли не полдома. Темные бревенчатые стены и потолок, массивная мебель явно ручной работы — я как будто перенесся во времени на полвека-век.

— Вот сюда, на мою кровать ложите, — указала старуха на пустующую кровать с кованой металлической спинкой и панцирной сеткой, накрытой толстой периной.

Кроватей в горнице оказалось две: на второй неподвижно лежала изможденная худая старуха с желтым восковым лицом. Если не знать, что она ещё жива, так легко за мертвую можно принять. В комнате было темновато — окна задернуты плотными шторами, так что больше ничего рассмотреть я не успел, разве что закрытое каким-то одеялом большое зеркало.

Кровати стояли в углу, буквой «Г» и изголовьями друг к другу. Видимо, чтобы старухам при жизни было легче общаться, не напрягая голоса. Меня уложили на кровать, а голова умирающей «ведьмы» оказалась совсем рядом. Но меня это вообще не напрягало. Меня сейчас напрячь уже ничего не могло.

— Всё, робятки, прощайтесь… А после я вас покормлю, — произнесла старуха, выходя из избы.

— Командир… — Тяжело дыша, произнес Рэпер, склонившись надо мной. — Не помирай… слышишь!

— Да… слышу-слышу… — прошептал я. На большее уже не хватило сил.

— Выживи, сука, любой ценой выживи, Чума! Понял? — произнес Рэпер, а я почувствовал, как на мое лицо упала несколько горячих капель влаги.

— Сырость… не разводи… боец… — прохрипел я, догадавшись, что это совсем не кровь.

— Держись, командир! — коротко произнес Мазила.

— Валите уже… — прошептал я. — Время… дорого!

Рэпер распрямился и встал возле кровати по стойке смирно. Рядом с ним застыл и Мазила. Синхронно отдав мне честь, они, больше не оборачиваясь, вышли из избы. После того, как хлопнула входная дверь,