Памирские рассказы - Джурахон Маматов

Барс переждал немного, глубоко зарывшись в снег. Потом начал зализывать рану и всё удивлялся, как же этим существам удалось его укусить с такого далекого расстояния. Он получил хороший урок – держаться подальше от людей. До сих пор он был уверен, что только волки могут напасть и ранить его в честном бою. Век живи – век учись. Когда голоса этих существ исчезли, он привстал из сугроба и небольшими прыжками стал карабкаться вверх. Его умению взбираться по скалам позавидовал бы любой альпинист «Снежный Барс». Через некоторое время он достиг того места, где еще утром проделал лаз среди пушистого белого снега в своё логово.

Барс полежал у входа. Солнце уже взошло полностью. Кругом была ослепительная белизна. Высоко в небе парила пара орлов. Он снова начал зализывать свою рану. Небольшие пучки шерсти прилипали к его розовому шершавому языку. От правого плеча, вниз к лапе, протянулись высохшие бурые пятна крови. Они неестественно выглядели на фоне его красивой шерсти. Барсу и в голову не приходило, что главным объектом охоты для этих существ был не он сам, а его красивая шкура – его красивая шерсть, которую он сейчас нежно зализывал.

Он не знал и того, что эти же самые существа создали законы, согласно которым он взят под охрану, но сами же их и нарушают. Но больше всего его возмущало то, что они не предупреждают о предстоящей схватке, как это делают другие, например, те же самые волки или медведи, иногда встречающиеся ему на горных тропах.

Барс ещё немного полежал на чистом, белом снегу. Боль от раны утихала. На сегодня он был сыт. Охота удалась. Ещё один урок его горной жизни усвоен – жестокий урок. Но сегодня ему улыбнулась фортуна. Палитра его звериного инстинкта окрасилась ещё одним оттенком – быть всегда начеку. Кроме явных врагов, волков и медведей, есть и скрытые, более опасные звери, которых нужно остерегаться ещё пуще. Но сколько у него ещё будет таких уроков среди этих суровых горных вершин, ослепительных снегов и естественной красоты дикой природы? Он ведь и сам есть часть этой природы. Давайте пожелаем ему удачи!

14 октября 2009 года

Страх

Бани Одам аъзои якдигаранд

Ки дар офариниш зи як гавхаранд

Чу узве ба дард оварад рузгор

Дигар узвхоро намонад карор

Ту к-аз мехнати дигарон бегами

Нашояд ки номат ниханд одами

(Саади)

Все племя Адамово – тело одно,

Из праха единого сотворено.

Коль тела одна только ранена часть,

То телу всему в трепетание впасть.

Над горем людским ты не плакал вовек,–

Так скажут ли люди, что ты человек?

(перевод с таджикского/персидского)

Когда в городе поселяется страх, он становится каким-то чужим. Вроде и родной, да не такой как прежде, и люди тоже родные, но уже не такие как раньше. Не поймёшь, кто враг, а кто друг. Это ведь гражданская война – самая подлая из войн.

Мирный солнечный день стонет, когда его прошивают автоматными выстрелами. И в такие моменты даже в полдень как будто наступают сумерки. Вы когда-нибудь слышали автоматные очереди в городе? Слышали, каким эхом отдают выстрелы в кварталах? Это не эхо – это стоны мирного дня. Ведь его прострелили, и через сквозные раны вытекает само спокойствие. День сдувается и сморщивается, как проколотый жёлтый шарик. Он нехотя становится серым, хотя солнце продолжает светить. Вслед за спокойствием уходят и смех, и веселье. Они покидают пространство, где звучат выстрелы. Они оставляют город молча и обреченно, с обидой, ведь ими пренебрегли. С их уходом в воздухе освобождается место, которое заполняется липким страхом – жутким страхом. Он надолго поселяется в моём когда-то весёлом городе.

На улицах откуда ни возьмись появляются люди – нет, скорее, нелюди, которые с распростёртыми объятиями привечают ужас и смятение. Им нравится это тревожное состояние, овладевающее городом, им радостно, когда людям становится страшно.

И, странное дело, в мирные и спокойные дни этих нелюдей не замечаешь. Они тихо ходят рядом с тобой, но их даже не видно. Нет того самого страха, который их и проявляет. Хотя изредка можно почувствовать мрачный холодок их дыхания, когда они случайно оказываются рядом с тобой. Но пока они незримы.

А как только в городе нарастает тревога, они, эти самые нелюди, тут как тут – готовенькие преданно служить злу. Чернодуши – они очень любят войны, особенно гражданские, во время которых они с радостью срывают порядком надоевшие им маски приличия, как неудобную одежду, и проявляют свои истинные лица – мрачные лица. Злые лица, с акульими глазами из грязного стекла. От их взгляда всегда веет холодком.

Они любят объединяться в своры. Гражданская война – это, как известно, безвластье, беспредел и беззаконие. Отныне законы устанавливают они.

Страх поселился в моём городе, в городе Шаирабаде.

За окном стоял холодный декабрь. Низкое небо висело покрытое темными тучами, и казалось, до них можно было дотронуться рукой. Даже воздух был сплющенным и густым – простреленным.

Наступил первый день гражданской войны в городе среди гор. Непривычно было видеть ревущие бронетранспортёры, с чёрными шлейфами дыма снующие по асфальтированным улицам. Пахло порохом и недогоревшей соляркой. Голые деревья и злые БМП придавали городу мрачный вид. Наступило безвластие. Царила жестокая и беспредельная вседозволенность. Кто с кем воевал, невозможно было разобрать. Небольшие группы людей с красными и белыми повязками на предплечьях носились повсюду, стреляя друг в друга. Крики, стоны и причитания – женщины и мужчины плакали и возле убитых родственников.

Горстка людей с красными повязками на руках силой волокла безоружного, немолодого уже мужчину к стене детского сада «Солнышко». Он сопротивлялся и с плачем в голосе кричал:

– Да не виноват я. Я простой учитель, отпустите меня.

Никто его не слушал – люди обезумели от витавшей вокруг вседозволенности. Учителя поставили к стенке и, отступив на несколько шагов назад, расстреляли из автомата. Несчастный мужчина выставил ладони вперёд в надежде защититься от пуль, но тут же, отлетев назад, повалился наземь и застыл без движения, свесив ноги в бетонный лоток. От побеленной стены отлетела штукатурка, и на ней появились серые выбоины от пуль. Его застрелили за «горский» говор. Жуткие времена…

Я почувствовал сильный приступ тошноты.

– Эй, ты, длинный, отведи в сторону и пусти в расход эту сволочь, – крикнул мне один из боевиков.

Он сказал именно так: «Пусти в расход». Это выражение было очень популярным среди боевиков во время гражданской войны в Таджикистане, и многие приговоренные часто не понимали, что же это значило «быть пущенным в расход», и продолжали наивно улыбаться.

Я с ужасом подошёл к нему. Кричавший был командиром – с неприятным длинным лицом и близко расположенными глазами. Рот напоминал пасть акулы с втянутым к горлу подбородком, да и взгляд был животный, без малейшего проблеска интеллекта. Такие себе мутные стёклышки вместо глаз. Я про себя его так и прозвал – «Акула». Рукава его пятнистой камуфляжной формы были засучены, и у запястья виднелась татуировка, напоминающая якорь. Было заметно, что он пытался вытравить рисунок, и теперь якорь напоминал большой зелёный крючок, нарисованный пунктиром. На его правом плече висел автомат с пристегнутыми к нему тремя магазинами, перемотанными синей изолентой. Из них зловеще торчали острые наконечники патронов медного цвета. Из правого нагрудного кармана выглядывала рация с короткой прорезиненной антенной.

Остальные три боевика, его сотоварищи, также были одеты в пятнистые военные куртки и штаны, и только у одного вместо брюк были выцветшие джинсы. У каждого был автомат. Чувствовалось, что боевики побаивались своего лидера: они сторонились его, как заразного больного. Было в нем что-то отвратительное и страшное – нечеловеческое.

Сегодня утром он застрелил на моих глазах парня, ехавшего на велосипеде, и только из-за того, что тот, увидев боевиков, которые одним своим видом внушали всем страх, развернулся и стал удирать от них. Он не доехал лишь пару сантиметров до угла здания. Акула, не прицеливаясь, убил его автоматной очередью. Я знал этого парня, мы учились в одной школе. Я забыл его имя, но помнил, что он был совершенно безобидным человеком – стеснительным и тихим.

– Длинный, почему я должен повторять тебе дважды? Иди и пусти в расход эту сволочь.

– Меня зовут Алишер, – как можно равнодушнее сказал я ему.

Акула сверкнул на меня своими рыбьими глазами и, брызгая слюной, произнёс:

– Запомни, Длинный, нынче я пахан в твоём сраном городе. Как тебя назову, на то и будешь отзываться! Всё, что я прикажу, будешь выполнять беспрекословно, понял?!

Я промолчал.

– Иди и пристрели эту сволочь.

Я посмотрел в сторону, куда он указывал. «Сволочью» оказался мальчик лет пятнадцати, переодетый в женскую одежду. На нём было длинное, почти до пят, платье красного цвета с крупными желтыми цветами. Голова была покрыта большим тёмно-зеленым платком. Дорога, на которой его схватили, вела к реке Пяндж. «Бедняга, видимо, намеревался переплыть её и укрыться на том берегу, в Афганистане», – подумал я.