Фронтовые повести - Адий Шарипов

— Я немного знаю эти места. Возле Мостицкого дорога проходит через большую поляну. С обеих сторон лес. Возле поляны поставим два «максима», чтобы пулеметчики встретили карателей огнем в лоб. А в лесу, по обеим сторонам, засядут наши партизаны, будут бить перекрестным огнем. Другого, более подходящего места я не вижу.

— Хорошо, уточним детали на месте… А сейчас, по-моему, надо снова послать разведчиков, чтобы они поскорее добрались до фрицев и не отрывались от них ни на шаг. Чтобы шли вплотную.

Задача эта была особенно трудной. Коротченко послал разведчиков во главе с Жилбеком.

…К вечеру следующего дня партизаны уже были в лесу возле деревни Мостицкое, в том самом месте, где командир отряда ночью решил устроить засаду.

Долго не появлялся Жилбек со своими разведчиками. Коротченко волновался — а вдруг нашелся какой-нибудь проводник и повел фрицев звериными тропами прямо на базу? Правильно ли поступил Коротченко, оставив на базе всего лишь роту Зарецкого?

Но оставить там основные силы — значит подвергнуть смертельной опасности тех, кто будет участвовать в непосредственной стычке с карателями здесь, возле Мостицкого.

Сколько немцев, куда они идут, чем вооружены? Пешком или на лошадях? По какой дороге? Может быть, еще не поздно послать подкрепление Зарецкому?

Жилбек принес неутешительные вести — карателей не менее двухсот. В три часа дня они прошли Артемовку и забрали лошадей с санями. Силы свежие, боями не измотаны. Вооружение: автоматы, два станковых пулемета и два ротных миномета. Едут быстро, — видимо, нашли опытного проводника. Есть подозрение, что параллельно с ними, по другой дороге, идет второй отряд…

Положение становилось угрожающим.

Менять засаду было поздно. Через полчаса в морозной дымке на дороге замаячили дозорные карателей. Они ехали смело, видимо не ожидая, что партизаны могут оказаться здесь. Сразу же за дозорными показались основные силы. Коротченко видел в бинокль, что немцам холодно. Время от времени они рысцой бежали возле саней, чтобы согреться. Некоторые солдаты, как печные трубы сгоревшего дома, уныло торчали в санях. Не по душе фашистам русская зима!

Каратели все ближе… Вот уже слышен и визжащий скрип полозьев. Партизаны молчат, ждут команды. Это уже не первый бой, когда рука то и дело тянется к спусковому крючку, а глаз берет на мушку врага, только-только появившегося на горизонте. У партизан уже есть опыт — знают, что лучше потерпеть, сдержаться, чтобы потом ударить наверняка.

Когда до передних оставалось не больше ста шагов, Коротченко скомандовал:

— За Родину, за партию, огонь!

Сразу заработали оба партизанских «максима». С двух сторон из-за деревьев затрещали автоматные очереди. Отряд немцев смешался, кони взвивались на дыбы, ржали, испуганно шарахаясь в стороны, ломая оглобли. А пулеметный огонь все косил и косил. Обезумевшая пара коней понесла сани с минометами. Одна лошадь рухнула на всем скаку, сраженная пулями, другая протащила ее по снегу метров двадцать и оборвала постромки. Через минуту пришедшие в себя минометчики открыли огонь. В лесу заохали мины, с воем полетели осколки, осыпая с деревьев снег. Партизаны придвинулись вплотную к фашистам. Минометный расчет был уничтожен гранатами.

Чувствуя, что партизаны берут отряд в кольцо, фашисты начали отчаянно пробиваться назад. На снегу темнели трупы в зеленых шинелях.

Коротченко приказал собрать вражеское оружие, взять с поля боя все, что в силах унести каждый.

Собрав оружие, партизаны двинулись на базу. Только сейчас, когда схлынула горячка боя, стал ощутим лютый мороз. Пролежав в снегу несколько часов, люди почувствовали холод, голод и усталость. Многие одеты в латаные-перелатаные шинели, в драные, залубеневшие на морозе полушубки, кое-кто в легких трофейных шинелишках, у многих на ногах опорки или валенки с дырами, заткнутыми пучком соломы. Коротченко, привыкший видеть подтянутых бойцов, в хорошо пригнанном обмундировании, веселых и бодрых, с болью смотрел на свой молчаливый, уставший отряд.

— Тимофей Михайлович, у тебя нос белый, — сказал Лебедев.

Коротченко смял в рукавице горсть снега и стал растирать лицо.

К ночи мороз усилился. Когда до базы оставалось километров пятнадцать, отряд наткнулся на вражескую засаду. Предположение Жилбека оправдалось— немцы выслали в обход, в самую лесную глушь, второй отряд карателей.

Партизаны, не успев подобрать убитых товарищей, поспешно отступили.

Ночь провели, не разжигая огня, выставив дозорных со всех сторон.

Что там, на базе?

Где рота Зарецкого? Куда идти теперь за продуктами, ведь с собой не захватили никаких запасов, понадеялись на благополучное возвращение.

Можно ли вообще возвращаться теперь на базу? А вдруг ее уже заняли немцы и устроили там засаду?

Коротченко снова послал Жилбека в разведку, наказав быть предельно осторожным, во что бы то ни стало добраться до базы, узнать, что с Зарецким. Жилбек ушел со своими бойцами.

Утром в небольшом логу развели костер. Отогревали возле огня замерзшие руки, спины, по-петушиному прыгали на одной ноге…

Переходить на другое место без сведений разведки не было смысла. Жилбек вернулся только к ночи. Самые мрачные предположения подтвердились— база уничтожена. Землянки разрушены, по всей вероятности взорваны минами. Толстые жерди наката разметаны взрывом. Не осталось и следа от складов с боеприпасами и оружием. Где рота Зарецкого— неизвестно. Возле базы был короткий бой, но убитых немного, можно предположить, что Зарецкому удалось увести своих от расправы карателей…

Весь следующий день отряд шел по глухому лесу. Время от времени вдали слышалось уханье мин, где-то раздавались автоматные очереди, и снова становилось тихо. Обессиленные партизаны спали на ходу. На привалах садились прямо в снег и, опершись спиной о дерево, засыпали.

Ночью, к неописуемой радости, встретили разведку Зарецкого. Оказалось, что оставшиеся на базе партизаны, видя, как фашисты обложили их со всех сторон и что силы неравны, наспех собрали продовольствие, оружие, усадили на сани женщин и, с боем прорвав кольцо, покинули базу.

В глухом бору, под вековыми соснами, рота Зарецкого успела поставить и утеплить несколько шалашей. Наученный горьким опытом, Коротченко выставил усиленную охрану вокруг нового лагеря.

Следующий день прошел спокойно. Но только один день. А потом снова пришло тревожное известие— идет третий карательный отряд!

Разведчики узнали от местных жителей, что немецкое командование вторично приказало обезопасить весь район от партизан, и в первую очередь уничтожить отряд Коротченко. Дело в том, что фашисты, терпя поражение на фронтах, подтягивали воинские части из тыла на передовую. Но для того чтобы немцам спокойнее жилось в тылу, приказано было очистить лес.

Уходить дальше в глушь или драться?

Выбора не было. Предстояла последняя, решительная схватка. Можно было оторваться от врага на день, на два, но не больше. У немцев техника, немцы сыты, одеты, обуты, в любую минуту могут вызвать себе подкрепление. Уходить партизанам от преследования — значит с каждым днем, с каждым часом терять силы, людей, терять уверенность в победе.

Ночью, посоветовавшись в штабе, коммунисты решили дать бой, отчаянный бой врагу, каким бы многочисленным и вооруженным он ни был.

…Каратели двигались в глубь леса по узкоколейке. Когда-то по ней вывозили лес на железнодорожную станцию. Партизаны собрали весь запас взрывчатки, все мины, которые еще оставались в отряде. Руководить взрывниками назначили Павлика Смирнова.

Выждали, когда отряд карателей вышел на узкоколейку. Но положение осложнилось тем, что фашисты погнали впереди себя мирное население— стариков и женщин, фрицы знали, что партизаны не станут укладывать взрывчатку на колею, по которой пойдут советские братья, их земляки.

В назначенный час партизаны вышли на дорогу для последней схватки. Замаскировались среди деревьев, в занесенной снегом чащобе. Ни звука. Короткие дула автоматов торчат, как темные сучья, не вызывая подозрения.

Показалась колонна. Впереди понуро, засунув руки в рукава, обреченно, словно на смерть, идут колхозники. Каждый шаг для них таит в себе смерть. А позади них в лесной тишине то и дело раздается немецкая команда: «Вперед, вперед!»— и слышно бряцание оружия. И колхозники идут. Нет у них никакой уверенности, что где-то, вот еще один шаг, — и железнодорожное полотно не взлетит на воздух и вместе со шпалами и обломками рельсов не лягут на снег людские тела… Каждый из них знает, что неспроста фашисты выставили вперед этот живой заслон. И все же каждый надеется на лучший исход, думает, что вот-вот вместо неминуемой смерти явится спасительное чудо. Такова уж человеческая природа — надеяться на лучшее, в любую трудную минуту верить в торжество жизни.