Ежедневные вечера танцевальной культуры и отдыха в Парке имени железнодорожников - Юлия Юрьевна Устюгова

довольной улыбке Иван и, трепеща от восторга, рассказал, как осенью 14-го года в глубоком тылу создали лётную школу, как набрали совсем мальчишек, как они взлетали, делали круг и садились по очереди на аэроплане, напоминающем Стёпину бамбуковую этажерку. Причём, пока один летал, остальные стояли на лётном поле строем по стойке смирно. А командир стоял у высокого флагштока, и над ним реял флаг. (Ваня не упомянул какой.) Но один курсант, потому что ночь не спал, а лазал по садам за яблоками, идя по кругу, задел дерево в парке и рухнул у вышки, за озером, на зелёной лужайке, туманным утром. И все другие бежали к нему через поле, в тужурках с медными пуговицами. А он лежал с белым лицом на зелёной траве, выброшенный ударом из поломанного аэроплана с уцелевшим хвостом.

Ваня видел этого шестнадцатилетнего курсанта так, будто это он, а не маленький Стёпа рвался к тому через кусты. (Если Степан, конечно, не придумал историю целиком, с начала и до конца, что Стёпе было свойственно.) Но лётчики, самолёты – это было так здорово!

Даже сейчас Иван так упёрся мыслями в героическое привидение, что какое-то время затем, глядя на появившийся в небе биплан, считал, что самолёт ему чудится. Но тут от биплана отделились точки, распушившиеся пушинками парашютов. Затем, царапая сердце стрёкотом, самолётик распустил хвост с разноцветными флагами. Маки на весеннем лугу не могли быть ярче, чем сверкающий, серебряный, едва заметный в голубом майском небе биплан в дрожащих флагах. Следом за бипланом в небе появилось ещё несколько дирижаблей, величественных, как слоны, и медлительных, как опавшие перья. Они невесомо покачивали крыльями, купаясь в высоком небе, и за одним из них вилась лента – «XI Ежегодная первомайская эстафета физкультурников!»

Строго говоря, Первомай был вчера, но, в силу технических обстоятельств и, главным образом, того, что дождливым и холодным утром первого мая, «вальпургиевым утром», как назвал его Капитонов, все крашенные марганцовкой физкультурники умаялись и замёрзли, как цуцики, на демонстрации и не могли показать достойные результаты, – в силу этого всего эстафету проводили всегда на второй день праздника.

Оба праздничных дня Иван постоянно был с Ольгой, но ему всё же пришлось утром второго мая явиться на стадион перед предстоящей эстафетой, и нельзя сказать, что Ивана сильно огорчало последнее обстоятельство. За прошедшие два дня почти вся предыдущая жизнь поблекла и потеряла смысл. Но не жёлто-белый, первый в СССР, стадион с вазами и колоннами, где первого мая они с Ольгой смотрели восхитительный футбольный матч, отдаваясь чистому наслаждению смотреть на рассчитанную ловкость молодых и сильных людей, забывая даже о корзинке с бутербродами.

Иван не мог отказаться от открытого солонцу, дождю и ветру стадиона, от ощущения удовольствия от воли и бега. И то, что на свете существовала Ольга, только добавляло движениям Ивана лёгкости и азарта. Так он думал.

Иван сделал упражнения на мураве, пробежал пару кругов босиком по кромке четырёх нежнейших, как шёлк, гаревых дорожек. И тренер Ивана был неприятно поражён Ваниными заплетающимися ногами. Заподозрив со стороны Ивана что-то неладное, вроде лишних самодеятельных нагрузок, гнобящих мышцы непрерывной усталостью, чем грешил Иван до того, тренер отослал его отдохнуть на трибуны. Здесь, у балюстрады с двуручными вазами, белоснежными на фоне голубого неба, было самое любимое место Ивана. Здесь Иван и стоял сейчас. В лепных вазах, заполненных высохшей землёй, на жарком солнце и ласковом ветру колыхались герани. Отсюда, с самой высокой точки трибун, с высокой жёлтой стены стадиона, открывался вид на городские окрестности, представлявшие собою сейчас дымное весеннее марево – бледно-зелёное снизу, бледно-голубое сверху. Окрестности сливались с ярким голубым майским небом. Местами блестела река. К ней, среди сирени, спускалась ошеломительно крутая лестница из красного гранита. А в ярко-голубом небе нежно стрекотал самолёт с разноцветными флагами и качались дирижабли.

«XI ежегодная первомайская эстафета физкультурников!» – развевалась за одним из них длинная, уже едва читаемая лента с надписью.

Дирижабль с лентой уходил вбок, в сторону завода, украшенного портретами и еловыми венками.

«Интересно, откуда они взлетели? Самолётик, наверно, с маленького аэродрома на спуске у кинотеатра “Свет”. Надо записаться туда с Ольгой! – решил Иван. – …Да! Не забыли бы меня на стадионе, в суматохе!» – он оглянулся.

Конечно, балюстрада с вазами была лучшим местом, но и сам стадион был как игрушечка. Жёлто-белый, с комментаторской стеклянной ложей на железных колоннах. Счёт на деревянном табло ещё не убрали с тех пор, как Иван с Ольгой отбивали ладони на матче. В оконца под скамьёй, на которой стоял Иван, тянуло сквозняком – это вырывался сладкий резиновый дух подтрибунного тира с жестяными лампами и мишенями в рост. Пахло и старым деревом балконных балясин гимнастического зала, где тренировался иногда Иван.

Издалека звенела сетка и стучали городки. Рядом с городошниками находилась вертушка входа и выхода. Входя, Иван каждый раз с любопытством взглядывал, какую именно фигуру, «пушечку» или «письмо», выбивают сейчас. А если не знал названия – справлялся по огромному плакату. В тренажёрном зале при медпункте лязгали грузы и штанги. За длинной стеной с длинным транспарантом в не менее длинном вольере с ровным непрерывным звуком слетали стрелы лучников, глухо втыкаясь в бумажную мишень.

Ивану доставляло удовольствие ходить по дорожке мимо стрелков, особенно в тот момент, когда шальная стрела с гаснущим свистом застревала в сетке перед самым его носом. Само, поросшее зелёной ромашкой, со свежей разметкой, футбольное поле сейчас пустовало, но на зажимавших его с двух сторон розовых пыльных секторах еле слышно осыпался песок под граблями в прыжковой яме, стучали высотные планки, грохотали и прыгали разноцветные мячики ядер.

Стадион имел форму открытой к реке подковы. Вход был на изгибе с двумя будками – вахтёра и городошников. Трибуна была – одной ножкой. А на второй, за вольером лучников, были медпункт и отделанные плиткой раздевалки, кассы работавшего зимой катка, с картинками фигуристов и белыми гимнастическими скамьями для надевания коньков. А на втором этаже – монументальная канцелярия с хором из двадцати пишущих машинок, стучащих сейчас в открытые окна, и кабинет начальника, украшенный чугунным медведем, вставшим на задние лапы над гравированной юбилейной доской, и ещё одним писчебумажным «пулемётом». Чтобы пройти туда, надо было нырнуть в грохочущую железную калитку, в тёмный туннель по странному округлому жёлобу, между автобусом с кожаными сиденьями и низенькими широкими бобслейными санями, похожими на красную гоночную машину. А за всем этим во всю высоту жёлтого кирпичного куба, в огромном, как мир, манеже, в облаках терпкого талька легко подбрасывали себя на красном кресте упругого батута гимнасты, стараясь не попасть в