Башня вавилонская - Татьяна Апраксина

— Я?

— Ты, ты. Ты ему красочно объяснял, что все пропало, как все пропало, какой ты не волшебник и как тебе хочется зарыться во влажную землю, а не спасать человечество. Потом он кивнул, сказал, что все понял — и ушел.

— Не помню. И в любом случае — какого черта? Нет, ну я ему сейчас…

— Ты его найди сначала, — советует Джастина.

— Найдут… — обещает феодальный тиран и самодур, и хватается за телефон.

Теперь можно наблюдать ту же сцену с другой стороны. «Переадресованная агрессия», иллюстрация. Слышимая половина беседы позволяет реконструировать ситуацию. Согласно реконструкции, Максима тоже только что разбудили. Претензией. Почему у него по палубе носится незакрепленный Амаргон. Четыре утра. Самое подходящее время для подобных претензий.

И Максим восстал во весь свой рост и жалуется на жизнь. Мало того, что всякие дилетанты считают, что могут одним махом сделать его, Максима, работу — даром, что ли, Максим учился шесть лет в том самом заведении, о котором речь… так им еще и подают идеи, этим дилетантам. Ускорение им придают. И кто? Кто, о боги? Непосредственное начальство. А ведь и часа не прошло, как это начальство выдавало самому Максиму таску за непрофессионализм — и правильно делало. Но как же тут быть профессионалом? Что натворили вы моей серебряной седине? Как нету седины? Уже есть.

Негодующий супруг, раз пять по слогам повторивший, что он здесь ни при чем, швыряет телефон на кровать, рявкнув короткое «доставить, можно в кандалах!», и из динамика доносится отчетливое «Ка-ак я понимаю вашу тетушку!».

«Запоздалое прозрение», роман XVII века. Нравоучительный. Вот сейчас наш прозревший Павел явится и уже в устной форме сообщит, что он еще и, вдобавок ко всему, давно занимается спецоперациями, а не внутренней безопасностью. Так что предательский удар в спину со стороны начальства считает исключительным свинством, но свинства и капибарства вне его компетенции.

Но он все же не настолько Павел. Он восстанет с одра, если все еще там лежит, и пойдет ловить Амаргона, возможно, с кандалами наперевес. И скорее всего, поймает. Возможно, на кандалы. И тогда встанет вопрос, а что с ним, с пойманным, делать.

Отпрыск толедских банкиров, европеец до кончика хвоста и богатый белый человек из-за моря, прихвостень оккупационного режима — представитель того типа людей, которых Деметрио терпеть не может, не переносит просто физиологически, аллергия… тем не менее, Рауль де Сандовал ему очень даже нравится. Человек, замечательный во всех отношениях. Всегда готов помочь, если считает дело правильным… и пить умеет так, что к утру практически трезв. Как и сам Деметрио.

А еще он замечательно жарит эту белую рыбную мелочь, которая только на удобрения и годна, а европейцы любят и едят во всех видах. Особенно с чесноком и перцем, особенно к вину. И здорово выходит. Вроде как и не ел, вроде как и закусил. Рауль говорит — это от того, что жиру в рыбке — не меньше четверти рыбки, и из них даже свечки делать можно было бы, если бы не запах…

Хороший человек Рауль берет трубку, слушает секунд пять и звереет на глазах.

— Это вы мне… у меня распоряжаться будете? Кто у вас спятил, ты или Франческо?

— Тшшш, — машет рукой Деметрио. — Это ко мне. Я же их жду. Все так и задумано.

— Как задумано? — это ж надо, сколько злобы просыпается в человеке, какие клыки наружу лезут. «Мое — не тронь!».

— Так и задумано. Ну смотри. Если это все моя самодеятельность, то как должен себя вести твой Франческо, когда его всем этим разбудят? Сначала он откажется просыпаться, правильно? — Рауль кивает. — Потом он не будет понимать и еще наорет на всех, что к нему ночью с бредом каким-то. Потом он поймет, возмутится и потребует мою голову. Потом он вспомнит, что я вообще-то депутат и член правительства и неприкосновенен, и потребует голову вместе с телом. И разбудит Максима…

— Уже. Разбудил, наорал и требует. — Упрямое собственническое существо наклоняет голову, словно собирается бодаться. Именно его собственничество Деметрио совершенно не раздражает. Напротив, вполне уютно. Укрепленный лагерь, надежный командир. Таких мало, все наперечет. — Что за дурацкое шоу?

Командира укрепленного лагеря что-то смущает в происходящем. Он — ярко выраженный человек привычки, сюрпризов и перемен не любит, а тут, кажется, что-то идет не по накатанной колее. Интересно, что.

— Ну и прекрасно. Сейчас на меня наорет… может, уже прессу вызвал. Я, кстати — вызвал. А я на него в ответ наору, что мне ваши белые игры осточертели. Что у вас кому-то вашему вожжа под хвост, а у нас от этого программы останавливаются. — Деметрио откидывается на спинку стула. — Мне даже притворяться не надо. Я вас за это правда ненавижу и всегда ненавидел. У вашего правительства или неправительства, что еще хуже, приступ паранойи — а у нас в результате гражданская война на весь континент. Для тебя это древняя история, как они тут с Сообществом боролись, а потом с «Евангельским государством», а твои детки, которым ты головы на место ставишь — они все из этой древней истории и растут. Только у нас что-то выровняется… и сейчас то же самое. У нас от ваших игр больше народу умерло, чем во всей Европе за весь Великий Голод. Надоело мне. Я бы и сам влез бы, если бы вовремя понял.

Хозяин пожимает плечами, вздыхает — «ну как хочешь, тебе виднее». Это тоже хорошая черта, умение уважать чужие границы и не ломиться дальше, чем надо. Подростки у него с непривычки обалдевают и пробуют директора на зуб, и обламывают зубы-то.

Принял, выслушал и помог, точнее, сразу нашел тех, кто поможет — ловкого по компьютерам парня и преподавателя латыни, и вышла конфетка. Осталось только дождаться результатов, ну вот и результаты проснулись. Сейчас выскажемся, да так, что запомнят надолго и растащат на цитаты.

Слова выбирать не надо. Накопились, отобраны давным-давно.

И своим полезно напомнить, с какой я стороны. И, так сказать, избирателям. Со всех сторон неплохо. Хотя вряд ли достаточно. Но партизанская война, она всегда затяжное дело… можно бы уже привыкнуть.

А как хорошо сидели… некрашеный стол, плетеные кресла, рыба, сыр, вино… И почему всегда по таким дурацким поводам?

— Давай, еще по одной, пока они не доехали. Интересно, как выглядит штраф за управление государством в нетрезвом состоянии?

— Объясняю, — говорит Максим, стараясь быть очень вежливым. Оделся он тоже из вежливости, было большое желание прийти в том виде, в каком застал звонок. — К полуночи мы с Анольери составили модель, к часу я закончил первую фазу. После этого я пошел в бассейн, потом поужинал и лег спать. В два тридцать примерно. Через час вы меня разбудили, чтобы сообщить, что ваши действия увенчались неожиданным успехом.

Была такая мечта — проспать часов пять-шесть, сбросить напряжение, отоспать весь предшествующий день. Была и накрылась. Медным тазом с двумя именами на нем. Лучше бы вообще не ложился. Еще три тонны стимуляторов, и нервный срыв ваш.

— Вот сколько раз мне повторить, что я этого не делал, чтобы вы мне поверили, да? Я ему жаловался. Жаловался ему я. На вас, на вашего Морана и на весь мир в придачу. Я вашей супруге тоже жаловался, но она почему-то ничего не взорвала и никого не убила. Даже меня. Я и Джастине жаловался. И Анольери. И кому-то на биостанции. И двум кайрам… и из всех из них перемкнуло только вашего Одуванчика.

— Остальные уже привыкли! А мой Одуванчик — еще нет. Вот вас интересует, что мы хотели сделать? Не интересует, и правильно, потому что все пошло к черту. — Тише, тише… в конце концов, хозяин — барин, хочет и портит. — Вы зачем моему Одуванчику — постороннему! — сообщали то, что никому знать не полагается?!

— Ну стоял он тут. — Франческо растекается по креслу и вид у него такой жалобный, что сейчас, кажется, явится статуя командора и унесет его с собой. Из сострадания. — Он стоял и ничего не понимал…

— Редкий случай гармонии народа и власти, — говорит от окна Джастина. За окном еще темно, не рассвело еще, и где-то там везут Деметрио, и охрана ему понадобится совершенно точно: убью. Увижу и убью. Дважды. За вчерашнее и уже сегодняшнее. И держите меня все. — Вы идеально дополняете друг друга.

Ну да. Начальство, гениальное до идиотизма, и подчиненный, трепетный как левретка и неповоротливый как самосвал. Не уследил. Слышал же голоса, но было не до того. Не удосужился выглянуть и послушать, а тем более связать маршрут Одуванчика с разговором. Но предположить подобное?..

— Мне уже все сказали на сей предмет, — отвечает Максим представителю Мирового Совета Управления во Флоресте. — И сказали правильно. Но если кто-то думает, что качество моей работы повысится от того, что в дело влезет гиперактивный дилетант с депутатской неприкосновенностью и комплексом провинциала… простите, как их там называли, камикадзе-провинциала, то здесь произошла ошибка.